Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

В зале раздались гулкие шаги. Кто-то быстро шел к двери кабинета в сопровождении денщика, громким голосом бросая на ходу вопросы:

— Они здесь? Вот сюда?

Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Бестужев, в шинели, в фуражке, весь облепленный снегом.

— Тебя приказано арестовать, — обратился он, задыхаясь, прямо к Сергею. — Гебель гонится за мной по пятам. Сейчас он будет здесь.

Все оцепенели. Артамон побледнел и испуганно смотрел на Бестужева.

— Ну что ж… — пробормотал Сергей, опираясь рукой на стол.

Матвей, который все время сидел молча поодаль, подошел к брату и опустил руку на его плечо.

— Все кончено, Сережа, — сказал он с тихой улыбкой. Мы погибли, нас ожидает страшная участь. Остается одно — умереть.

Странное ощущение легкости и свободы охватило Матвея. Хотелось двигаться, говорить. К сердцу прихлынула непонятная радость.

— Прикажи накрыть стол, — продолжал он каким-то легкомысленным тоном, обратившись к Артамону. Да побольше сластей, фруктов, вина! Угостить ты умеешь! Пообедаем, выпьем — и застрелимся весело, все четверо вместе. Каждый положит свой пистолет у прибора. Умрем как древние: с улыбкой на устах и с бокалом в руке! — И, глядя с нежностью на брата, он повторял в каком-то самозабвении восторга: — Мы умрем, мы умрем…

Сергей вдруг выпрямился, глаза его сверкнули.

— Нет, я так просто не сдамся! — воскликнул он гневно. — Рано думать о смерти. А если смерть, то погибнем в бою. — Он повернулся к Артамону: — Артамон Захарович, ваше последнее слово!

Артамон молчал. Его щеки дрожали.

— Хорошо, — продолжал Сергей. — Если так, то беретесь ли вы, по крайней мере, доставить с нарочным записку Горбачевскому, в восьмую бригаду?

Артамон не в силах был вымолвить слово.

— Полковник Муравьев! — громко и раздельно произнес Сергей, делая шаг назад. — С этой минуты я разрываю все сношения с вами. Прощайте!

Все трое ушли. Слышно было, как по дороге хлопали двери. За окном кружилась и пела метель.

Зимой дни коротки. В комнатах уже горели свечи, когда приехали наконец Гебель и поручик Ланг. Артамон встретил их с таким необыкновенным радушием, что те были даже несколько удивлены. Они стояли, расправив плечи, чопорно и прямо, а он смеялся, сыпал вопросами, жаловался на скуку в Любаре и на то, что с полком у него столько хлопот: до сих пор еще не успели перековать лошадей на зимние шипы, нет сена, и притом люди совсем избаловались, не умеют выполнить самого простого маневра.

— Господин полковник… — пробовал заговорить Гебель, но Артамон всякий раз перебивал его.

— И все я один, — вздыхал Артамон. — Ни помощи, ни совета. А у меня своя забота…

— Господин полковник… — снова пытался ввернуть слово Гебель.

— Больная жена, — не слушая, продолжал Артамон. — Ужасный тик в голове, такие боли…

— Разрешите, господин полковник, — повысив голос, оборвал его наконец потерявший терпение Гебель. — Я к вам по делу!

— Ах, по делу! — сказал Артамон. — Тогда пожалуйте в кабинет.

Войдя в кабинет, Гебель начал сразу:

— Мы решились вас потревожить…

Но Артамон, подхватив его и поручика Ланга за талию повлек их к столу.

Дело не уйдет, говорил он шутливо, — а покамест протяните ручки… — И он выдвинул ящик с конфетами.

Гебель был так озадачен, что взял конфету и положит ее в рот. Его примеру последовал и поручик Ланг.

Конфета разбила церемонное настроение Гебеля. Он смягчился и возобновил разговор уже в более добродушном тоне.

— Мы имели надежду, — сказал он, — найти у вас подполковника Муравьева-Апостола и его брата.

— Да, они заезжали на короткое время, — с притворным равнодушием отозвался Артамон, между тем как его губы и щеки вздрогнули.

— Куда они направились от вас? — спросил Гебель.

— Они куда-то очень спешили, — ответил Артамон. — Полагаю, что в полк. У меня столько забот: больная жена…

— Я имею приказ об аресте обоих, — сказал Гебель. — О, вы не знаете: они принимали участие в злодейском умысле бунта.

— Как, неужели? — проговорил Артамон с видом глубочайшего изумления, однако губы и щеки прыгали у него все сильнее.

— Да, да, это целая шайка, — продолжал Гебель с ожесточением. — И Сергей Муравьев у них главный зачинщик. О, я давно предчувствовал это! — прибавил он, потрясая в воздухе кулаком.

Артамон раза два прошелся по комнате и остановился прямо против Гебеля.

— Я не знаю, куда они поехали, — сказал он. пожимая плечами. — И мне очень жаль… Сергей Иванович мне родственник…

Гебель наклонил голову в знак сочувствия. Он хотел было откланяться, но Артамон дружески удержал его за рукав.

— Нет, нет! — сказал он с прежней веселостью. — Вы у меня отобедаете, мы побеседуем… Я так давно не видал свежего человека… Тем временем я пошлю гусар на разведку…

Гебель с поручиком Лангом остались к обеду. Артамон угощал их фруктами и винами, шутил, подмигивал, а потом вдруг озабоченно вскакивал и подбегал к дверям зала, прислушиваясь к тому, что делается на половине жены.

Гусары, как и следовало ожидать, вернулись ни с чем. Муравьевы приехали и уехали на тех же лошадях, и никто в городе не мог знать, куда они направились.

Артамон усмехался про себя, радуясь своей хитрости, благодаря которой ему удалось задержать Гебеля и его спутника на несколько часов.

Это была последняя услуга, которую Артамон оказал своим родственникам и сочленам.

— Ну и денек! — ворчал Артамон, сидя в турецком халате на широком диване у себя в кабинете и с удовольствием потягиваясь.

Вдруг глухие удары поразили его слух. Кто-то ломился с улицы на парадное крыльцо. Артамон выскочил в переднюю и, наткнувшись на денщика, который бежал отворять, сердито сказал ему:

— Никого не принимать! Скажи, что нет дома.

И заперся на ключ в кабинете.

Из передней донеслись голоса. Кто-то громко спорил с денщиком и потом с шумом ворвался в зал.

«Кого еще черт несет в эту пору?» — с раздражением подумал Артамон.

Это был Андреевич, обмороженный и взлохмаченный.

— Мне необходимо его видеть! — кричал он осипшим голосом денщику, который следовал за ним по пятам. — Понимаешь: необходимо!

— Дома нет, — твердил денщик, — до утра не вернутся.

— Коли так, я до утра и буду ждать! — решительно заявил Андреевич. — Только дай мне чаю, потому что я ужасно прозяб.

Денщик в недоумении удалился. Андреевич большими шагами ходил по залу. Зал был погружен в полусвет. Горела только одна свеча на люстре.

Денщик принес чай. Чай был холодный, но Андреевич выпил его с жадностью.

Денщик постоял и в нерешительности заметил:

— Ваше благородие, коли они уехавши…

— Ступай! — сурово оборвал его Андреевич.

Денщик ушел. Андреевич продолжал расхаживать по залу. Он начинал терять терпение: присаживался и снова вскакивал. Ему казалось, что все погибнет от промедления. Для чего же он летел сломя голову на крыльях метели? Двести пятьдесят верст он сделал без передышки. Ночью под самым Житомиром извозчик его сбился с дороги, и если бы не майданщики1, жившие в избе среди леса, то он бы замерз. За несколько верст от Любара лошади выбились из сил, и его довез какой-то польский помещик, который удивился, встретив идущего пешком офицера в летней шинели. И вот все пропадает из-за какой-то глупости. «Не может быть, — решил про себя Андреевич, — он, конечно, дома. Для других нет дома, а для меня дома».