Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Матвей в это время бродил мрачной тенью. В эти пять дней он пережил целую вечность. Он ни с кем почти не говорил. Его больно поразили слова Кузьмина, который кричал, что его надо удалить из полка. В самом деле, он здесь лишний, чужой. Но уйти он не мог, потому что не мог покинуть своих братьев.

Сергей на ночь поместился где-то отдельно. Матвей остался в тесной хате вдвоем с Ипполитом.

Ипполит в эти дни стал неузнаваем. Он осунулся, похудел и казался постаревшим. Его новенький мундир уже не имел прежнего свежего, блестящего вида. Подбородок оброс темной щетиной.

Скинув мундир и подостлав шинель, Ипполит лежал на лавке с руками под головой и философствовал вслух. Он говорил о судьбе человека, и Матвей изумлялся, как такие мысли могли быть у юноши, почти мальчика.

— Матюша, кто, по-твоему, более счастлив? — говорил Ипполит. — Тот, кто хлопочет о почестях и о богатстве, или тот, кто жертвует собой ради общего блага? Что с того, что один окончит дни в довольстве, а другого, быть может, постигнет безвременно гибель! Зато он будет жить в веках — сам умрет, но труд его будет бессмертен… Мне иногда представляется, — продолжал Ипполит, — что жизнь человека подобна истоку реки. Вот я что-то думаю сейчас, что-то делаю — и я верю, что все это не может пропасть, что когда-нибудь где-нибудь оно отзовется. Мы не знаем, что мы такое, что значит наша судьба в общем движении судеб человеческих. Наша жизнь — только слабый ручеек, но дальнейшее его течение на пространстве бесчисленных лет никому не известно. Может быть, он разольется огромной рекой по целому свету…

Ипполит долго молчал. Вдруг он приподнялся на локте и, повернувшись к Матвею своим исхудавшим лицом, сказал с шутливой улыбкой:

— Знаешь, Матюша, я дома недавно нашел свою детскую каску. Примерил — на макушку даже по лезет!

Наступал шестой день восстания. В воскресенье, 3 января, в четыре часа утра, в полной тьме Черниговский полк выступал из деревни Пологи. Роты строились в колонну но полувзводам, когда вдруг стало известно, что сбежали ротные командиры штабс-ротмистр Маевский и поручик Петин.

Их исчезновение вызвало только насмешки солдат.

— Скатертью дорога! — слышались голоса в темноте.

В исходе одиннадцатого часа полк вступил в Ковалевку, откуда пять суток назад, во вторник, вышли две первые восставшие роты. Солдаты этих рот были немного смущены, увидев знакомые места.

— На месте кружимся! — говорили они, смущенно улыбаясь.

Полк расположился привалом на площади против дома управителя графини Громницкой. По требованию Сергея управитель выдал солдатам хлеба и водки. Получив квитанцию, на которой значилась подпись «командующего Черниговским полком Муравьева», он улыбнулся и любезно закивал головой.

Офицеров управитель пригласил к себе в дом. Он угощал их завтраком и вином, говорил о вольности и, подняв палец, прибавлял с умильной улыбкой:

— Вольность — да, но в строгих границах закона!

Все еще сидели за столом, когда фельдфебель Шутов, скрывая свое беспокойство, пришел доложить, что дорогу в Трилесы загораживают какие-то гусары с пушками.

Наступило тревожное молчание. Бестужев вскочил с места и глухо сказал:

— Я сейчас поеду, узнаю.

С ним вместе вызвался ехать Ипполит.

Сергей стал торопливо разбирать лежавшие у него в портфеле бумаги. То, что могло послужить уликой против других, он сжигал в камине. Но то, что уличало его самого «катехизис» и воззвание к солдатам, — он оставил.

Через час вернулись Ипполит и Бестужев оба возбужденные, сияющие.

— Это пушки пятой конной роты! — еле выговорил Бестужев.

Сергей, сидевший на корточках перед камином, мгновенно выпрямился.

— Пыхачев!.. — вырвалось у него.

Бестужев со слезами обнял Сергея. Матвей просветлел Управитель любезно улыбался.

Был полдень. Полк, вытянутый узкой колонной по отделениям, шел скорым шагом по дороге в Трилесы. Сергей ехал верхом впереди.

Дорога вилась среди белых волнистых полей, то поднимаясь, то опускаясь. Солнце и снег слепили глаза.

Так шли около часа.

Вдруг где-то впереди что-то ухнуло и гулко прокатилось по солнечно-снежным просторам.

Колонна невольно замедлила шаг.

— Стреляют… — пронеслись голоса.

Сергей повернулся к солдатам. На его бледном лице было выражение отчаянной веры в чудо, которое сейчас должно совершиться. Приподнявшись на стременах, он прокричал восторженно, звонко:

— Не тревожьтесь, друзья! То пятая конная рота дает нам сигнал. Вперед!

Идут. Снова выстрел. На этот раз слышно, что это ядро. Раздирая воздух, оно проносится с визгом и воем прямо над головой.

Солдаты растерянно останавливаются. Задние ряды напирают на передние.

— Никак, убило в обозе! — раздаются зловещие голоса.

Но никого не убило. Это только примерещилось кому-то от страха. Офицеры горячо убеждают солдат и стараются их успокоить.

— Выдумал трус какой-нибудь! — гудит сердитый бас Щепиллы.

Сергей ошеломлен. Что это значит? Неужели Пыхачев изменил?

Брови Сергея гневно сдвинуты. На щеке прыгает мускул. Подбежавший Кузьмин о чем-то толкует ему. Но он в ответ только машет рукой.

— Осмотреть ружья! — командует он глухим, отрывистым голосом. — Стройся в густую колонну! Смелей! Они больше стрелять не посмеют.

У солдат суровые, серые лица. Не дожидаясь приказаний, они сами начали готовиться к бою.

— Давно бы так! — ворчит пожилой солдат, с каким-то ожесточением забивая шомполом пулю в ружье.

Выстроившись в боевую колонну по взводам, идут дальше. На расстоянии версты — там, где дорога, поднимаясь, уходит в синее небо, — показывается темная неподвижная линия всадников.

Эта темная линия преграждает путь к счастью, к свободе. Смело, разом прорвать ее — и там его встретят объятия, братские поцелуи.

— Вперед! — командует Сергеи, пуская лошадь легкой рысцой.

Солдаты чувствуют себя в его руках послушной машиной. Передняя часть колонны бежит за Сергеем, оставляя позади обоз и арьергард.

— Стой! — командует Сергей.

Справа у дороги, под прикрытием небольшого возвышения, виднеются две пушки. Два дула черными пятнышками выглядывают из-за белоснежного косогора.

Сейчас должно совершиться чудо: эти два дула будут повернуты туда, на Житомир!

— Стрелки, врассыпную! В обход на орудия!

Сейчас решится все: от этой минуты зависит, какое течение примет история. Восстание разрастется, как пущенный с горы снежный ком, и обрушится на головы тиранов грозным снежным обвалом.

— Смелее! Нас ожидают там братья!

Над пригорком брызнула искра, вспыхнул дымок. Выстрел. В воздухе с ноющим визгом засвистала картечь.

И тотчас раздался пронзительный, жалобный вопль: