Владимир Файнберг - Что с тобой случилось, мальчик?

А у меня вдруг сердце заболело. Ни с того ни с сего. Помнишь тот вечер, когда я приехал и ты мне ладонью снимал боль? Тут уж не до Володи было.

Вот тебе и рабочий класс.

…Просто так позвонил. От нетерпения. Ещё месяца не прошло. А мне говорят: «Приезжайте. Ваш вопрос решён положительно».

Положительно!

Я немедленно поехал в ОВИР. Если б ты видел, какая там очередь! Дождался. Принял меня начальник. Говорит:

— Подумайте ещё раз. Лишаетесь советского гражданства. Вернуться очень трудно. Почти невозможно.

— Подумал, — говорю. — Было время.

Потом взял у секретарши список того, что надо сделать. Теперь все зависит от меня.

И только одно от тебя зависело: съездить со мной в эту нотариальную контору на улице Кирова, подписать бумажку, что не имеешь ко мне никаких материальных претензий.

Спасибо, что съездил. Что подписал.

Правда, все испортил, сказав, когда выходили: «Ты взрослый человек. Имеешь право делать, что хочешь. Но провожать в Шереметьево не поеду. Не перенесу».

Ну и ладно. Раз тебя не будет — поедут на проводы мать и её родители. Уж они‑то за меня искренне рады. Говорят: «Здесь у тебя нет шансов, а там будут».

И ещё ты спросил:

«А как с деньгами?»

«В порядке, — ответил я. — Не волнуйся».

И мы расстались. Потому что я очень спешил. Знаешь куда?

Я, конечно, мог бы заставить тебя что‑нибудь продать, например, огромную голландскую тарелку с ветряными мельницами, которая принадлежала ещё родителям бабушки Беллы и висит на стене в твоей комнате. Можно было бы продать и магнитофон, те же орхидеи. Сам говоришь, что им цены нет. Твою пишущую машинку, хотя и старую.

Но мне тебя жалко. Остался бы совсем ни с чем.

Я поехал к одному зубному врачу.

Помнишь, мельком, месяца полтора назад, я сказал тебе, что по туристской визе в Москву на десять дней снова заявился Антон — мой двоюродный братец из Копенгагена? Ты, как всегда занятый своими делами, не обратил на это внимания.

Антон обосновался не у бабушки с дедушкой, а в гостинице «Националь», где платил чуть ли не 100 долларов в сутки за номер. Привёз привет от Густава, который передал, что мою просьбу о вызове исполнил, что я его скоро должен получить. И ещё я огрёб в подарок джинсовую куртку. Фирмы «Леви».

У Антона была куча советских денег, потому что он привёз и тут же продал в комиссионке компьютер. Персональный.

Антону сейчас семнадцать лет. Если б ты видел, как он загулял! Вырвался из‑под надзора Марины и Густава в Советский Союз. Накупил шампанского, коньяка. Познакомился в ресторане с двумя дамочками сильно старше его. Вызвал меня. Несколько дней подряд провели мы с ними. Кино, дискотеки, опять же рестораны.

Во вторник, когда ты ушёл к Крамеру, Антон уговорил привести всю компанию к нам, потому что в гостиницу посторонних не пускают. Он уединился в моей комнате со своей дамочкой. А другая, некая Виолетта, длинная и тощая, сразу стянула через голову платье, осталась в зелёной сорочке и разлеглась у тебя на тахте.

— Иди сюда, — говорит.

А я, чтоб ты знал, ни разу не был с женщиной. Никогда.

Но мне вдруг противно стало. Все на свете. И особенно, что она развалилась тут, в твоей комнате, где орхидеи. Сижу у стола как каменный.

Она все лежит, воркует:

— Кто меня погреет? Замерзаю…

— Одевайтесь, — говорю. — Сейчас отец придёт.

Она выругалась матом. Встала. Напялила платье. Уселась красить губы.

Тут и Антон со своей бабой кончил дело, вошли. И мы уехали.

Отвезли их на такси до ресторана «Будапешт». А сами направились дальше, к Александру Ивановичу — первому мужу Марины, который и есть отец Антона.

Он зубной врач. Квартира — шик–блеск. Все импортное. Даже ванна. Даже унитаз — розовый в цветочках. В одной из комнат стоит кресло для лечения зубов. Дома подрабатывает. Видать, неплохо.

Весь вечер ко мне присматривался, расспрашивал. А потом сказал, что если буду уезжать, он даст 1200 рублей на визу, билет и так далее. За одну услугу. Сунул мне визитную карточку с телефоном.

Вот куда я помчался сегодня после нотариальной конторы. Я с ним ещё вчера созвонился.

Между прочим, когда ехал на троллейбусе по Садовому Кольцу, увидел у планетария объявление о лекции:

«Русский космизм и Гималаи».

Как током ударило.

Дальше был целый детектив. Как в кино.

Когда прибыл к Александру Ивановичу, он сказал, что ему необходимо переправить одну штуку — бриллиант. Показал. Такой прозрачный сверкающий камешек, ничего особенного.

— Я , — говорит, вам высверлю зуб, вложу туда эту штучку и запломбирую. А в Вене вас встретят.

— Кто встретит? Когда?

— Пусть это вас не беспокоит.

Честно говоря, я немного испугался.

— А что же вы с Антоном не переправили? Ему проще — из Копенгагена.

— Он шалопай, — говорит. — Ничего доверить нельзя. А вы, я вижу, человек серьёзный. Гарантирую, никакого риска. Вот и деньги. Тысяча двести. Можете пересчитать.

Первый раз я увидел новенькие сотенные бумажки с кремлёвской набережной. Целых двенадцать штук.

— А больно будет? — спрашиваю.

— Откройте рот, — говорит.

Я открыл.

— Да у вас дупло! Одно. Второе… за зубами надо следить. Чуть рассверлю одно, запломбирую, все дела. Заодно зуб починю.

И я согласился.

11 мая 1988 года.

Ночь.

Не знаю, удалось ли тебе заснуть. Свет в твоей комнате горит.

И я не сплю. Пишу в эту тетрадь. Последний раз.

Я не сказал тебе, что у меня на завтра билет. Какое «на завтра»?! Уже на сегодня! Сейчас без четверти два ночи.

И правильно сделал, что не сказал.

Но ты будто почувствовал.

Завёл на кухню. Заварил чай в старинных чашках, которые остались от бабушки. Сказал, что ещё не поздно одуматься. Что понимаешь мою обиду.

Опять повёл речь о перестройке. О том, что со временем страна придёт в себя. Что невозможно жить без Родины.

Да пока она придёт в себя, я сдохну! На днях снова звонили из психдиспансера, чтоб явился. Наверняка сгребают всех перед приездом Рейгана.

Ты говорил, что виноват передо мной. Давно я ждал от тебя этих слов! Говорил, что орхидеи — тот песок, в котором ты, как страус, прятал голову, чтоб не сойти с ума. Чтоб выжить. Что думал о стране, о человечестве, а проморгал сына.

Дал толстую папку с романом. Чтоб я прочёл, а у меня уже и времени нет.

Пролистал я сейчас первые главы. Интересно. Только не понятно, к чему ты клонишь. Тут во второй главе упоминается Христос.

Не понятно, чего все носятся с этим Христом? Ну, чего добился этот Христос? Предали его, распяли, приколотили гвоздями к кресту. Ну и что тут такого особенного?

Сам же рассказывал про Януша Корчака, который пошёл за ребятишками в фашистскую газовую камеру. А что Берия и сотрудники КГБ творили на Лубянке?! Может, такие муки и Христу не снились!