Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть

Скрепя сердце, Дмитрий сел в трамвай и отвез содержимое чемоданчика Клаве. Ни о чем ее не спросил, сказал только:

— Я в милицию не сообщил, но мне на глаза лучше не попадайся! Чтобы духу твоего больше на участке не было!

На следующий день ремесленников привел другой воспитатель, от него Дмитрий узнал, что Клава Котикова и ее подружка Кира исчезли в неизвестном направлении и даже расчет не взяли в ФЗУ. Может быть, на фронт махнули самовольно патриотки? Дмитрий только крякнул. На фронт они не убежали, в этом он был уверен. Вскоре узнал и о том, что в бандитской шайке они тоже не состояли, а деньги промышляли весьма просто и совершенно безопасно.

В группе Клавы было пятьдесят учеников ФЗУ. С началом каждого месяца между воспитательницей и воспитанниками происходил примерно такой разговор.

«Коля (Ваня, Маня, Таня…), наверное, ты соскучился по дому? Небось хочется в деревню?»

«Ой, как хочется, Клавдия Никитична! Отпустите, Клавдия Никитична, пожалуйста! А я вам из дому сала и еще чего‑нибудь привезу».

«Ладно, жалко мне тебя, ты мальчик хороший. Смотри только, чтобы через месяц был обратно, как часы! На, возьми справку на проезд и никому ни слова о том, что я тебя отпустила».

«Да, что вы, Клавдия Никитична! Да я — могила!..»

«Ну–ну, хорошо, давай сюда хлебную и продуктовую карточки, в деревне они тебе не нужны. Вернешься, — скажешь: лежал в больнице».

Ученики на радостях отдавали карточки, а воспитательница — на базар их! Десять учеников отпустит — двадцать карточек в кармане. А по базарному курсу карточка стоила тысячу рублей. За буханку хлеба давали двести! Прибыль Клавы составляла более ста тысяч рублей в год, действовала же Клава таким образом подольше трех лет. Теперь ищи–свищи ее! Да и кому искать? Война. Директора ФЗУ, правда, осудили и отправили в штрафную роту на фронт, где его и убили в первой же атаке, а Клава как в воду канула. Годами не было о ней ни слуху ни духу: долго ли женщине поменять фамилию! И вот… вдруг, пожалуйста! Такая метаморфоза! Выскочила, как черт из коробочки, в новом качестве супруги главного инженера Круцкого. Постарела Клава, поизносилась… И то сказать, сколько лет минуло! Время вспять не повернешь. Теперешняя и та, ловкая, разбитная, которую Дмитрий знал в… дай бог память… Э! Что было, то быльем поросло».

Все это пронеслось сейчас в памяти Хрулева здесь, на ромашковой поляне, в высоком темпе, и в заключение он еще подумал, что если прикинуть разницу в возрастах Круцкого и его супруги, то она этак лет на десять оставит его позади. Возможно, из‑за этого Круцкий не появляется с ней на людях?

О том, что бывшая Котикова умышленно избегает попадаться ему на глаза, опасаясь, как бы он не разгласил то, что она считала тайной, Хрулеву как‑то в голову не приходило.

Сейчас директор не глядел на главного инженера, перебрасывался репликами с окружающими, но тот, словно догадываясь, что директор думает о нем, поднялся на колено, взял стопку и жестом попросил внимания, чтобы сказать тост.

— Товарищи, — заговорил он тепло и проникновенно, поглядывая на сидящих справа и слева. — Позвольте мне в нашем тесном и дружном рабочем круге поднять этот тост за человека неисчерпаемой энергии, за организатора отечественной промышленности, за чуткого, душевного… Кхи! — закашлялся Круцкий, захлебнувшись собственным славословием. — За отсутствующего среди нас начальника главка Федора Зиновьевича Яствина!

— За Федора! За Зиновьевича! — подхватили кругом. На дальнем краю не расслышали в шуме, подвыпившим все равно за кого кричать.

— За Митрия! За Васильевича!

Но тут прозвучал недовольный голос Хрулева:

— Товарищи, если вы не против, чтобы я отдохнул вместе с вами часок–другой, прошу забыть вообще о моем здесь присутствии.

Хрулев посмотрел вдоль застолья и швырнул через плечо надкусанное яблоко. Ветлицкий поглядел в сторону Крупного. «Чего его заносит? От избытка верноподданических чувств? Или ведет подготовку с дальним прицелом? Так или иначе, а Яствину о тосте донесут…»

Опущенные веки главного не позволяли заглянуть ему в глаза, только уголки его сочных губ дрогнули в едва приметной иронической улыбке. Мол, ладно, я не глупее вас, знаю, что делаю…

Да, Круцкий хорошо изучил и своего начальника главка и своего директора. Он понимал: незначительный, мало кем замеченный эксцесс необходимо сгладить, но сделать это надо опять‑таки с пользой для себя. И он, придав своему голосу легкий налет обиды, молвил, покачивая головой:

— Дорогой Дмитрий Васильевич! Дорогие товарищи, хватит, мне кажется, что мы в будни то и дело ругаемся по всяческим производственным делам. Лично я не вижу ничего плохого в том, что люди, связанные между собой накрепко не только производственными отношениями, здесь, на досуге, на отдыхе откровенно искренне скажут друг другу что‑то радостное, приятное. Ведь, как говорят на Кавказе, злое слово убивает, доброе слово поднимает человека. Посмотрите вокруг, товарищи, где мы находимся? Это же ковер прекрасных цветов, созданный самой природой. А что такое наш дружный коллектив? Это еще более прекрасный живой ковер, и мы никогда не позволим никому истоптать его! Испортить его!

Рабочие, притихли, прислушиваясь, перестали жевать.

И тут вдруг ни с того ни с сего баянист как шарахнет марш тореадора! Нескладно, фальшиво, зато так громко, что оглушенное застолье взвыло.

— Черт тебя забирает, что ли! Шума от тебя, как от пресса стотонного!

Баянист замолк, надулся, но затем глотнул теплого пива, повеселел и рванул «барыню». Участники пикника задвигались. Женщины повскакивали первыми, пустились в пляс, захлопав ладошами. Отяжелевшие от сытной еды мужчины раскачивались неохотно, топтались по–медвежьи в середине круга и с усердием пневматических молотов давили каблуками белые головки ромашек.

«Основательно топчут ковер, созданный природой лично…» — усмехнулся Ветлицкий, вспомнив недавние громкие слова Круцкого.

— А вы что же? — спросила, подходя к нему, Лана и топнула несколько раз. — Ну? Как вам не стыдно? Девушка приглашает его, а он… Ну‑ка, вставайте!

— Мы не по этому делу, — развел руками Ветлицкий.

— Не хотите?

— Право, не умею.

Лана надула губы, но тут же встрепенулась, бросила насмешливо:

— А что? Это не страшно. Говорят, плохие танцоры бывают хорошими мужьями!

И крутнувшись на каблуках, исчезла в плясовом вихре.

Ветлицкий встал, подошел к группе мужчин, толковавших о чем‑то. Среди них — высокий худой секретарь парткома Пчельников.

— Надо везде и всюду, — слышался из группы поучительный голос Круцкого, — воспитывать у рабочего человека чувство гордости. Классовой гордости! Он должен гордиться тем, что принадлежит к авангарду человеческого общества. Если рабочий сознает свою роль, он горы свернет.