Петр Замойский - Повести

Голоса слышны где‑то в глубине леса.

— Не волк ли напал? — сказал я. — Как бы Ваньку с Данилкой не загрызли.

— Они на дерево заберутся.

— Это верно, — согласился я и тут же представил, как два волка погнались за Ванькой и Данилкой и как они забрались на дуб и сидят. Волки ходят вокруг, скалят зубы, а достать не могут.

Снова раздался крик. Да, это бабы кричат. Что там случилось с ними? Мы переглядываемся. Не успели перемолвиться, как на опушку леса одна за другой выскочили четыре бабы. Растрепанные, испуганные, платки па головах еле держатся. Они бегут, пригнувшись, к нам. Скоро мы заметили, что у трех из них по огромному мешку. Мешки бьют им по спинам, но они бегут и не бросают их.

Первой добежала сноха Бурлаковых. Она бросила мешок в канаву и молча начала махать остальным, зовя их сюда же.

Прибежали еще три. Последняя была беременная. Две также сбросили мешки в канаву, а третья была без мешка. Она, как добежала, так и села под куст.

— Теперь ее, матушку, пронесет, — указала Степанида на куст и невольно засмеялась. — Вот жара‑то, окаянгцина!

— И откуда они только взялись? — удивилась вторая, поправляя платок. — Как из‑под земли.

— Караулили, видать, — пояснила третья. Указывая на мешки, она обратилась к дяде Федору: — Чего им жалко, гляди‑ка!

— Бабы, эти мешки вы спрячьте куда‑нибудь в кусты аль бросьте в степь, — посоветовал дядя Федор.

— Они в ту сторону подались.

— Верховые, что ль? — спросил дядя Федор.

— Верховые. Двое. Кабы на дрожках — не проехали бы.

Снова из лесу донесся визг. Бабы так и присели. А та, что в кустах была, жалобно застонала.

— Матушки, еще безо время родит! — сказала Степанида.

— А за коим чертом с брюхом ее поперло?

— Н–на, ей как раз веники и нужны. Крапивой, что ль, будет париться?

— А теперь чем? Ни веников, ни мешка. В лесу бросила.

— Дадим ей по два.

С правой стороны леса в степь выметнулось пять баб. Они тронулись куда‑то в сторону, утопая в траве. Они бежали, размахивая руками, и все кричали, хотя за ними никто не гнался. Бабы, стоявшие возле пас, сами еле успев отдышаться, уже смеялись.

— Во–он, кума Марья дует! Ее на стоялом жеребце через неделю не догонишь.

— За ней никак Натаха Долговяза. Ба–атюшки, как скачет! Небось все голяшки ей травой обшмыгало.

— А чью‑то чуть–чуть видно.

— Марфутка. Ей что, лягет в траву, и не видать.

— Куда же их понесло?

— Прямо к оврагу, в ивняк.

— А мешки‑то где у них?

Мешков, верно, у них не было. Это плохо. И мешка жаль, если он хороший, и по мешку узнают — кто ходил в лес. Тогда штраф.

— Много там вас было? — спросил дядя Федор.

— С десяток, — ответила Степанида.

— Э–эх, вы! Десять дур не могли управиться с двумя! Вы бы как‑нибудь за лошадей, да глаза им хлестать. А то стащили бы объездчиков, да вениками по заду. Выпарили бы их, как следоват.

— За это в каталажку!

— Какая каталажка! Нынче время такое: наш брат, мужик, барских кобелей на кол сажает!

Еще выскочили три бабы и два парня. Они тоже бежали к нам. Через некоторое время из леса показались двое верховых.

— Бабы, бегите! — крикнул дядя Федор.

Бабы упали в канаву и замерли.

— Ну, тогда лежите тихо… Петька, пойдем!

Куда зовет меня дядя Федор? Хотя вины за мной и не было, но я испугался не на шутку. Старик быстро зашагал навстречу верховым. Они свистели, улюлюкали, грозили нагайками, а три бабы и два парня ударились теперь по направлению к нашему стойлу. Верховые ехали уже шагом.

Старик остановился, опершись на дубинку. Я стал рядом.

— Ты кто? — подъезжая, крикнул первый, с черной бородкой, с горящими глазами. Гнедая лошадь его грызла удила.

— Я, родимы, кто? Я — пастух. А вы кто?

— Не видишь? Объездчики!

— А–а, объездчики! Лес, что ль, караулите?

— Караулим, старик. Баб гоняем. Веники воруют.

— О–о, бабы — они, как коровы, баловливы. Все бы им веники, все бы париться, — проговорил дядя Федор.

Объездчики, видимо, непрочь были еще перекинуться словом.

— Ягоду тоже рвут, траву мнут.

— И ягоду порвут эти бабы, — согласился дядя Федор и будто совсем рассердился: — Траву тоже помнут.

— Вот и гоняем.

— Гоняйте, родимы, караульте. На то вы и служивые у барыни. Это у вас что на седле‑то сзади? — спросил он, когда гнедая лошадь внезапно обернулась и попыталась достать траву.

— Мешки отобрали. Веники выбросили, а мешки повезем в контору. Только не знаем, из какой деревни бабы.

— Да, деревень много, а лес один — господский, — согласился дядя Федор. — Вот и обижают старушку барыню. А барыне покой нужен.

— Верно, старик, — ответил второй объездчик. — Ты баб тут не видел?

— Как не видать, видал.

— Где они?

— А вот в ту сторону тронулись.

— Не те. С мешками были три бабы.

— С мешками?! — удивился дядя Федор. — Не–ет, таких не было. Они где‑нибудь, ведьмы, в лесу под кустом сидят.

— Попробуют вот этой! — погрозился второй объездчик нагайкой. — Попорю я их.

— Это ты, родимый, справедливо, — поддержал дядя Федор. — Бабе такая штука в самый раз. А то — чистехи какие нашлись, веники нужны, париться захотели! Нет бы ходить в грязи, во вашх, как полагается крестьянскому сословию, а они, гляди, париться! Чай, не господа. Вот в пруд окунись, как корова, и тебе всяко там удовольствие.

— Молодец, старик! Чужого брать нельзя, будь оно казенно, будь господско, — сказал первый объездчик, и дядя Федор охотно с ним согласился.

— Народ пошел без понятиев… Без думки в голове, — продолжал дядя Федор. — Взять веники! Разь не обидно старухе барыне, коль веники в ее лесу ломают? Небось сама она, родимая, дай бог ей здоровья, попариться любит. А тут поломают и ей не оставят. Зачивреть может барыня, завшиветь, жира могет лишиться.

— Постой, постой, старик, ты что‑то не того!.. Почем ты знаешь — парится барыня или нет. Ты видел? — спросил второй.

— Нет, не видел, родимый. Вы‑то небось тоже не видели?

— И мы не видели.

— О том и говорю: никто барыню не видел, и глаза наши недостойны глянуть на ее светлое лицо. Вы перед ней, как пес Полкан передо мной. Злой, а в глазах покорность, потому как я хозяин. Так и вы перед барыней. Вроде как Полканы.

— Ты, старик, что‑то опять понес. Ты зачем сюда шел?

— Шел зачем? — переспросил дядя Федор и глянул на меня: — Упредить, чтобы вы коров не попужали. Они, коровы, не любят, когда их тревожат.

— Врешь ты, старик. Ты, видать, плут. Тебе взбучку хорошую бы дать, — сказал второй.

— О–ох, родимый, меня много били, и я многих бил: не привыкать мне к этому. А шел я вас вот в чем упредить: мужики побить вас могут. Изувечить! Они, мужики, у нас теперь такие, никого не боятся.

— Мы при исполнении своих обязанностей.

— Оно так, но тут вон баба одна, мотри‑ка, с испугу скинула. Брюхата была, а вы за ней гнались. Вот о чем упреждаю. Не кажитесь вы сюда больше недели. А мешки лучше от греха бросьте. Вас как и в лесу будто не было. Штраф‑то хоть и сдерут, может, но и с вас шкуру сдерут. Детоубийцами сочтут.