Петр Замойский - Повести

— Гони, Андрей, гони. Дождь нас захватит.

Дождь вот–вот, — согласился валяльщик Андрей, с которым мы ехали в город: он — продавать валенки, а я по вызову в пенсионный отдел.

Навстречу навалом шла черная туча. Село, к которому мы подъезжали, было недалеко. Виден барский сад помещика, в нем деревянный синий флигель, березовая аллея.

Андрей несколько раз хлестнул кнутом лошадь, крикнул, и лошадь понеслась галопом. Скоро показалась мельница на краю села, первые избы. Теперь дождь нас не захватит.

— Остановимся переждать? — спросил Андрей.

— Надо.

Я посмотрел на ближайшие избы. Две–три приглянулись. У них навесы над воротами — стало быть, можно лошадь поставить. Указал на ближнюю.

Кроме рыжей небольшой собачонки, никто нас не встретил у этой избы. Андрей, подъехав, принялся отпрягать лошадь и затем, взяв за оглобли, ловко вдвинул телегу в поднавес. Здоров же бородатый!

— Ступай в избу, — сказал он, — чего стоять!

— Вместе пойдем. Одному неловко.

— Здорово, хозяева! — громко произнес Андрей, помолившись на передний угол.

Я тоже перекрестился, но не поздоровался, так как в избе никого не было.

Андрей взглянул в окно, вздохнул и сел на лавку. Свертывая цыгарку, я мельком осмотрел переднюю избу. Дверь во вторую — горницу — закрыта. Все обычно. Стол, лавки, печь, видимо недавно побеленная, возле печи кровать, на ней покрывало, из‑под покрывала видны две подушки в синих наволочках. Дверь в горницу створчатая, побеленная. Самовар на лавке. Над самоваром висячий шкаф для посуды.

— Хозяйка идет, — сказал Андрей.

От мазанки торопливо шла пожилая женщина. Впереди девочка с палкой или цепельником. Нам стало неудобно. Андрей смущенно махнул рукой, разгоняя дым: мы успели начадить в чужой избе.

Первой вошла девочка и бросила цепельник в угол, где лежал веник. Она без удивления посмотрела сначала на Андрея, потом на меня и обернулась к двери. Вошла женщина. Увидев чужих людей, она тоже не удивилась.

— Какой дожжик иде–ет, — сказала она.

— Здорово, баушка! — громко воскликнул Андрей.

— Здорово, — ответила ему женщина и усмехнулась. — Это какая же я тебе бабушка?

— Н–на! — удивился он. — Аль не угадал? По годам‑то, кажись, быть тебе как раз.

— И года мои не такие.

Обратившись к девчонке, она строго сказала:

— Иди в ту избу.

— Навес не худой? — спросил Андрей.

— Аль зерно в возу?

— Валенки.

Женщина ничего на это не ответила.

— Девки бегут! — послышалось в той избе.

Мы посмотрели в окно. Народ бежал с гумен. Промчались три пустые подводы.

Поднялся вихрь, взметнул пыль на дороге, пепел и всякий мусор. В стекло ударили первые капли.

— Эх, силен будет, — сказал Андрей.

Запыхавшись, вбежали две девки. Первая похожа на мать — такая же длиннолицая. Глаза живые, озорные. Ей лет шестнадцать. Она быстро оглядела нас и, на ходу сняв платок, прошла во вторую избу. Второй девке лет восемнадцать. Ростом чуть повыше первой, а лицом совершенно на нее не похожа. Круглолица, белокура, глаза голубые, нос чуть вздернутый, хороший высокий лоб. Повязана платком, на висках волосы из‑под платка выбились, — как бы легкие кудри. Движения спокойные, плавные.

Взглянула она в нашу сторону чуть искоса и как бы не знала — тут ли ей стоять или тоже пройти в горницу. Посмотрела на руки, подошла к рукомойнику и принялась умываться, не торопясь, не брызгая водой, аккуратно. Так же не торопясь, взяла полотенце, вытерла лицо и каждый палец в отдельности.

Я наблюдал за ней. У меня с детства сложилась привычка всматриваться в людей, изучать их лица, движения, походку и, неизвестно для чего, по всем этим признакам догадываться о характере. Так смотрел я и на эту девку, имени которой не знал. Она уже сняла платок и, повернувшись, еще раз взглянув на нас, будто спросить хотела: «Хороша ли я?», ушла в другую комнату.

— Вы чьи будете? — спросила женщина.

— Дальние, — ответил Андрей и назвал наше село.

— Слыхала. Бывали у нас ваши, ночевали. У нас ведь много народу бывает, — добавила она устало.

— Вам постоялый двор надо открыть.

Женщина засмеялась.

Вдруг сверкнула молния, раскатываясь и все усиливаясь, загремел гром. Сразу хлынул дождь. И какой! Снова молния, снова гром и уже застлало всю улицу косыми сплошными прядями, и пыль на дороге прибило вмиг; Андрей молча смотрел в окно.

— Хотите, самовар поставлю? — предложила женщина.

— В город как бы не опоздать, — ответил Андрей.

Женщина взяла самовар, налила воды.

— Санька, Елька, чурок наколите! — крикнула она.

Я насторожился. Кто из них Санька, кто Елька? Вышла младшая. Нашла косарь, схватила чурбачок и ловко принялась колоть.

Но как ее зовут? Хорошо бы эту Елькой, а старшую Санькой.

Когда самовар загудел, Андрей, повеселев, спросил:

— Что же мужиков не видно?

Женщина вздохнула.

— Были. Муж и два сына. Теперьче один Костя. В лазарете, ранетый. А старшенький…

И женщина, не договорив, заплакала. Но поплакала она немного. Посмотрев на меня, вдруг спросила:

— Чего с рукой‑то?

Жар бросился мне в лицо от ее внезапного вопроса.

— Тоже… раненый.

Девка уставилась на меня, и в глазах ее была жалость. А женщина подробно расспрашивала — каково ранение, остались ли пальцы. Не хотелось мне отвечать ей, но ответил уже весело, с задором:

— Пустяки. Которых пальцев нет, весной вырастут.

Она горестно усмехнулась, усмехнулась и девка, бросив еще чурок в самовар, а бородатый, умом недалекий спутник мой залился хохотом.

— Ловко сказал, а? Он у нас молодец. Он парень бывалый. Не троньте его, укусит. Укусишь, Петя?

— Укушу, — обещался я.

— Ходок за всех ранетых, увечных и убитых! — воскликнул Андрей. — Пенсию да разные пособия вдовам хлопотать мастер. Мужьям от солдаток письма на фронт пишет. Заработок на этом имеет. Имеешь, Петя?

— Имею, — соврал я.

Андрей мне нравится. Нехотя, шутя, а ведь он хвалит меня. И говорит громко. И мне хочется, чтобы его и мои слова были слышны во второй избе.

Самовар готов. Девка принялась собирать на стол, Андрей пошел посмотреть лошадь. Без него мне вдруг стало скучно.

— Мать с отцом есть? — спросила женщина.

— Есть, — ответил я.

— Сестры с братьями?

И на это ответил. Женщина удивилась нашей большой семье, позавидовала, что все живы.

— Чего теперь делать будешь? — кивнула на руку.

Я хотел опять ответить ей шуткой, но открылась дверь, и вошла старшая. Она в голубой кофте, на ней узкий черный сарафан.

— Есть хочется, мама.

Сказала тихим грудным голосом. Мне он показался музыкой. Теперь я ее хорошо рассмотрел. Хотел найти в ней какие‑нибудь недостатки, но не находил. Была надежда, что голос у нее какой‑нибудь… неприятный, и вот услышал ее голос.