Валерий Кукушкин - Химеры урочища Икс

Глухаря сварили, но запах от него идет неприятный — нельзя есть. Швырнули его собаке Султану — и та не ест. Я еще, помню, с тех проволочек трубочки срезал — для блесны. А предмет тот четырехугольный и хозяйка, тетка Авдотья, видела. Мы его потом в крапиву забросили…

Разговор закончился поздно. Услышано в тот вечер было много. Масса необычной информации, выданной Гусевым, к концу беседы занимала в пространстве уже значительный объем; ее авангарды вторглись в головы слушавших. Одни были сокрушены и капитулировали, другие, заключив тайный договор, разворачивали свои войска совместно с новым союзником, третьи медленно отступали, не видя необходимости начинать кампанию, четвертые остались за стенами собственных крепостей, давая авангардам „врага“ обтекать их, пятые сами ринулись в атаку. Гусев ушел, но воздвигнутое им государство уже жило: оно нападало и защищалось, его границы деформировались, стены воздвигались и рушились. Выпущенные им через трещину времени призраки, выйдя из далекого, размытого, мутно-дымного прошлого, вошли в наше настоящее. Мы произносили их имена, называли их деревни, говорили о событиях их жизни. Еще было неясно, что там, у них, произошло, но имена и названия эти, произносимые нами сейчас, вновь обретали под собою плоть; так мастер, найдя забытую всеми форму, вновь вливает в нее гипс и, глядя на отливку, видит иную эпоху, идею, характер своего далекого собрата.

Темная и холодная каменная громада города, облепленная мокрыми осенними листьями, оказалась вдруг забытой нами; ее форма ушла куда-то в запасники сознания, и взамен проявилась и окрепла другая: в золотистом воздухе возникло бесхитростное русское селение. Солнце опускалось. Стадо коров, шумно дыша, возвращалось с пастбища. В низинах и над озером уже поднимался туман, и над ним будто бы парила в воздухе аккуратная деревянная часовенка. Сильно пахло сеном. Босоногий мальчишка бежал по дороге, потом остановился и, отвернувшись, стал смотреть куда-то. В тяжелой от влаги траве надсадно кричали кузнечики…

— Ерунда все это! Когда я слушал Гусева в первый раз, и он знал, что его слушают люди из астросекции, он и рассказывал обо всем этом как о падении метеорита. А как только его начали слушать аномальщики, сразу же появились "корабли", "зелененькие", глухари с "передатчиками". Он подлаживается под нас и выдает то, что нам хочется.

— Торопиться с суждениями не надо, — возразил астроному Евгений Каштанов. Любая легенда неизбежно имеет в реальной жизни какую-то отправную точку…

— Легендами пусть занимаются фольклористы. Но если вы, аномальщики, хотите делать Науку, то для работы необходим объект изучения…

— Легенды тоже объект для работы, и к делу нужно подходить всесторонне, сказал кто-то. К разговору подключалось все больше людей.

— Но вы не имеете и легенд как таковых: вчера это были одни легенды, сегодня — другие.

— А что в рассказах изменилось?

— Я уже говорил…

— Нет, погодите. Встаньте на позицию Гусева. Человек приходит в планетарий. Для него это место — государственное учреждение, он вошел сюда с содроганием сердца. Начал рассказывать. Назвал имена, даты, селения — все это можно проверить. Человек понимает: то, что он рассказывает — необычно, и опасается выглядеть смешным. Но он выдает нам не то, что "нам хочется", а то, что мы можем принять из известного ему. Допустим, он ориентируется по нам, по нашему поведению, глазам, вопросам, репликам. А как же иначе? Начни мы все смеяться — и он бы ушел, прояви мы больше сердечности — он рассказал бы больше…

— Ну да, про зеленых чертиков и русалок… Если пить всей деревней — и не такое увидишь.

— Не надо так… Я не понимаю, почему один и тот же рассказ должен считаться для фольклориста достойным внимания, а для аномальщика — нет.

— А потому, что фольклорист за сообщением о таинственной вибрации увидит прежде всего слова о "комарином писке" и найдет отправную точку легенды реальный писк реальных комаров. А аномальщик, начав с реального "комариного писка", закончит несуществующей вибрацией…

— Мы бы хотели сами решать, с чего нам начинать и чем заканчивать. Мы ведь не учим вас, как нужно искать метеориты, так позвольте и нам действовать самостоятельно.

— Пожалуйста. Но нужно же иметь и здравый смысл. А то, видите ли, загорается торф, а потом гаснет. Вывод: его погасил корабль!

— Никаких "выводов" пока что никто и не делает! А по части "корабля" такова легенда. И не нужно пытаться сейчас переписывать историю села, его легенды и суеверия. То, что мы услышали, очень интересно. Для нас вопрос прост: стоит этим заниматься или нет?

— Чем? Этим? — Спорящий швырнул бумажку, оставленную Гусевым: от третьей, считая от звездочки, точки шла "ракетка". — Интересно. Потрясающая информация: сначала они вдвоем с кем-то записывают и зарисовывают все это, потом тот, второй, умирает, шар пропадает, потом о нем вспоминают, потом наглухо забывают, а бумажку сдают в макулатуру. Я еще и не такое могу придумать…

— Придумывать не надо. Поиск упавшего метеорита начинается со сбора данных очевидцев, то есть по сути — тех же легенд, не так ли?

— Да, но…

— Затем эти сообщения обрабатываются. Делается вывод, допустим, о целесообразности проведения экспедиции. У вас ведь были экспедиции за метеоритами, и неоднократно…

— Да…

— И много метеоритов вы нашли? Пока — ни одного.

— Это разные вещи!..

— Мы пока что не сделали ни одной экспедиции по проверке интересных для нас сообщений. Но хотели бы сделать. Вы же рубите все это на корню. Зачем?

— Никто ничего не "рубит"…

— Если вы хотите помочь — помогите. Если не хотите помогать — так по крайней мере не мешайте.

— Речь идет о степени доверия информации! Если мне скажут, что рядом с метеоритом толкались какие-то зеленые человечки, которые читали наши газеты, то меня — слава Богу! — такая информация не устроит.

— А нас информация о зеленых человечках "устраивает". И мы ее хотим проверить. Кстати, предварительную проверку информации можно было бы начать с отработки метеоритной версии. Яма на осарках "пахнет" метеоритом?

— Нет. Иначе снесло бы деревню.

— Шлак?

— Никакого шлака при падении метеоритов не образуется.