Михаил Найдич - Утренняя повесть

— Так, Устиновой сегодня не будет, — и стала вызывать дальше.

Значит, Евгень-Ванна что-то такое знает, думал я. А я не знаю. Почему? Ведь у нее от меня секретов нет. Все давно привыкли, что мы с Людкой дружим. В начальных классах нам кто-нибудь да кричал вслед: «Жених и невеста, коробочка теста!» Я, бывало, кидался на обидчика.

Но помогло не это. Помогло время. Стали постарше — и никто уже не дразнил.

Иногда подшучивал надо мной лишь один человек — отец Людки, дядя Егор. Набьет свою капитанскую трубку табачком, попыхтит ею и скажет:

— Ага, женишок пришел, здоровеньки булы!

Я не знал, что говорить, куда девать руки и глаза. Людка краснела…

Вечером того дня, после школы, я направился к Фимке Соколову. Он дожевал бутерброд с маслом и протянул мне скользкую руку, будто мы и не виделись сегодня.

— Пвиветик, ты за монетами пвишел? Одни николаевские медяшки остались. Пвавда, есть еще египетская — десять пиаствов.

— Пиастры? — я так и задохнулся. Ведь это слово пиратское, морское!

Соколов показал монету. Серебряная, довольно крупная. С одной стороны какая-то непонятная вязь и дата: 1923-й год. На обороте — важный дядька в профиль.

— Коволь Фуад певвый, — пояснил Фимка.

Я с сожалением возвратил ему монету. Эх, зря дал Денису слово больше не покупать их. Фимка продавал по сходной цене. Иногда дарил безо всякого.

С прошлого года я охладел к маркам, переключился на монеты. Соколов был основным моим поставщиком.

Сколько я его помню, он всегда отставал в учебе, но постоянно посещает всякие кружки: то при детской технической станции, то при Дворце пионеров.

В прошлом году был объявлен конкурс на лучший самодельный радиоприемник. И Соколов — кто бы мог подумать — отличился на конкурсе. Об этом сообщила молодежная газета.

Из многих городов Украины в редакцию и лично герою посыпались письма от ребят: они обращались за советом. Газета иногда печатала письма, которые, как правило, начинались со слов: «Дорогой Фима!..»

Мы в общем-то радовались, Фимкина слава концом крыла задевала и нас. Лилька Бруно постоянно тараторила:

— Вот видите, вот видите, вовсе не обязательно быть отличником.

А Денис то ли восхищенно, то ли критически говорил:

— Вот бездельник! Вот ловкач!

Равнодушнее всех отнесся к событиям, пожалуй, сам Фимка. Техника ему вскоре опостылела. С нынешнего года Фимка стал посещать кружок при краеведческом музее.

Недавно я показывал Денису свою коллекцию. Монеты у меня лежали в пустой коробке от конфет, на куске черного бархата. Особенно выделялся петровский рубль.

Денис посмотрел и неторопливо сказал:

— Да, Серега, половина здесь у тебя ворованных.

— То есть как? — Я от обиды сжал кулаки и привстал со стула.

— Очень просто. Откуда, думаешь, у Соколова монеты?

— Ну… помогает он, сортирует… в музее…

— И ему их в виде зарплаты дают?

Я вздохнул. У меня и самого были смутные подозрения. Откуда-то, с самого донышка памяти, выплыли слова: «Деньги не пахнут». Я ухватился за них, повторил про себя дважды, трижды. В конце концов, моей вины здесь нет. Губы у меня, наверное, шевелились. Потому что Денис спросил:

— Ты что жуешь?

— Ничего я не жую, — сказал я печально. И взглянул на свою коробку искоса, из-за плеча Дениса.

Монеты продолжали сверкать на бархате, как звезды в глубокой августовской ночи. Но их блеск уже померк для меня. И я дал обещание…

Нет, не за монетами пришел я сегодня к Фимке и все-таки с сожалением вздохнул, когда он бросил пиастры в ящик стола, на тетради — зеленые, мятые, с загнутыми углами.

Я взял себя в руки и заговорил о другом. Соколов жил по соседству с Людмилой. Вызвать ее на улицу ему ничего не стоит. Но Фимка чесал живот и ерепенился: мол, не охота, мол, почему сам не идешь?..

— Да пойми ты, опять дядя Егор острить начнет…

— С каких это пов ты оствот боишься? — не сдавался Фимка, но я уже подталкивал его к дверям.

Я стоял в тени невысокого дерева. Желтый клин света падал на него из Людкиного окна. За плотной занавеской что-то дрогнуло, отсекая свет, — возможно, это Людмила и Фимка подошли к окну и высматривают меня?

И тогда я замер, прижался к стволу, хотя они прекрасно знали, что я где-то тут. Сам же послал Фимку… А небо было темным. Вернее, его не было совсем, не чувствовалось. Наверное, тучи заволакивали его от края до края.

В подъезде раздались голоса: Людкин, Фим кин и еще Ольги Якименко.

Фимка и Ольга сразу отошли в сторонку, давая возможность нам поговорить.

Люда, как всегда, порывисто дышала. Будто только что преодолела стометровку. Все-таки мне показалось, что она взволнована. Что у нее стряслось?

Мы отошли к дереву. Свет из окна еще больше золотил ее волосы.

Я не успел ни о чем спросить, Людка первая накинулась на меня:

— Ты бросил музыку?

Я ехидненько кашлянул в кулачок:

— Фимка наябедничал, ясно…

— Ты что же, решил это в тайне сохранить?

— Какая тут тайна, Людка! От кого, от мамы? Она первая узнала… Скажи лучше, почему сегодня уроки прогуляла?

— Так надо, — она упрямо тряхнула волосами и посмотрела в сторону.

Там Соколов и Ольга о чем-то говорили. Наверное, болтают о том, о сем, не то что мы. Я вгляделся. Нет, и там что-то происходит. Ольга низко наклонила голову.

Я представил ее глаза, черные и большие. Не глаза, а очи. И волосы чернющие, в две косы.

Людмила перехватила мой взгляд и быстро посмотрела в другую сторону. Прислушалась, наклонив голову.

— Ты чего? — спросил я.

— Чудаки! В темноте в волейбол играют, — она кивнула в сторону спортплощадки.

Оттуда доносились шлепки по мячу.

А вскоре ватага парней, перекидываясь мячом, пробежала мимо нас. Мы поздоровались. Это как раз те, кто еще несколько лет назад кричал нам: «Жених и невеста…»

Мне показалось, что Людка хотела отвлечь меня от вопросов. И я, конечно, насторожился.

— А Ольга что у тебя делает?

— Она у нас заночует.

Не понравилось мне и это. Не знаю, почему, но не понравилось. И я спросил как можно насмешливей:

— Что у нее, ремонт? Людмила вздохнула:

— Не ремонт у нее, а неприятности, — и сразу же заторопилась домой.

«Ах, так? — подумал я. — Неприятности? А какие?.. Знаем эти бабские тайны». Хотелось сказать что-то дерзкое, но я сдержался. Лишь проговорил:

— Значит, у тебя всякие секреты появились?..

— Сережа! — Люда подошла вплотную и поправила мне воротник белой сорочки.

А чего его, собственно, поправлять? Что еще за телячьи нежности?.. Какая-то щемящая нота тронула мое сердце. Молчать я уже не мог.

— Фимка! — заорал я. — Пойдем, нам тут делать нечего. Я передумал: покупаю у тебя эти несчастные египетские пиастры.

Обрадовался Фимка или не обрадовался, не знаю, но мы пошли.