Георгий Граубин - На берегах таинственной Силькари

С востока и запада надвигались на Читу два вооруженных до зубов отряда. А в Чите не было ни одной пушки. Рабочим удалось захватить только винтовки из числа тех, что вывозили с маньчжурского фронта. Они организовали отряды Красной гвардии и стали обучаться военному делу. Обучал их бывший офицер, большевик Костюшко-Валюжанич.

Красногвардейцы свезли в железно дорожные мастерские оружие и продукты, стали минировать подходы. Навстречу поездам карателей были высланы отряды подрывников. Но они ничего не могли поделать: поезда шли, выслав вперед охрану.

Первым к городу подошел поезд Ренненкампфа. Он пришел ночью, тихо, с потушенными огнями. Город не спал — с вечера долго гудели тревожные гудки, леденя сердца: вот-вот должна была пролиться кровь.

Рабочие в мастерских ждали подкрепления от солдат. Но солдат в последнюю минуту арестовали, все дороги и улицы оказались занятыми патрулями карателей. Ренненкампф наступал на рабочих напористей, чем во время войны на японцев. Увидев, что они окружены со всех сторон, что на город направлены пушки, угрожая мирному населению, рабочие решили сложить оружие. Ничего другого им не оставалось: надо было сберечь силы для новых битв.

Расправа с революционерами была короткой. Больше ста солдат и рабочих ушло на каторгу. Многим из них никогда уже не суждено было вернуться оттуда. А четверых приговорили к смертной казни: Костюшко-Валюжанича, Вайнштейна, Столярова и Цупсмана. Столяров был рабочим, на его квартире каратели нашли много оружия. Цупсман работал помощником начальника станции — это он передал рабочим вагоны с винтовками. А Вайнштейна просто спутали с одним из агитаторов, который походил на него.

Накануне расстрела в вагон к приговоренным пришел священник, чтобы «побеседовать» с ними.

— Отец, вы-то зачем сюда? — возмутился Костюшко. — Убирайтесь отсюда, ибо вы именем Христа прикрываете убийство!

Батюшка ушел, а Костюшко обратился к охранникам:

— Ну, а вам я желаю поскорее избавиться от солдатчины. — Те молча пожали ему руку.

На месте казни — у подножья Титовской сопки — для приговоренных были вкопаны столбы. Всех четверых поставили к столбам и хотели завязать глаза.

— Не надо, — попросил Костюшко, — мы встретим смерть с открытыми глазами.

Когда солдаты подняли винтовки, Столяров сказал так просто, словно был на рабочем собрании:

— Пожар революции только разгорается, он не потухнет. Мы погибаем за рабочее дело, нам возврата нет. Но вы, остающиеся жить, должны довести начатое дело до конца… Солдаты, стреляйте прямо в грудь, чтобы я не мучился!

Когда поручик Шпилевский уже подал команду «пли», Костюшко успел еще крикнуть:

— Братья-солдаты! Мы умираем в борьбе за свободу, за лучшее будущее всего народа. Да здравствует революция!

После первых двух залпов упали Столяров, Цупсман и Вайнштейн. Костюшко стоял, глядя прямо в глаза солдатам: они стреляли мимо него!

— Пли! — в третий раз скомандовал побелевший поручик.

Костюшко упал с перебитыми ногами. Озверевший офицер подскочил к нему и в упор выстрелил из револьвера. Толпа зарыдала, кто-то подхватил под руки Таню, жену Костюшко…

Чтобы о расстрелянных не осталось и памяти, могилу каратели сровняли с землей. Потом привели солдат и несколько раз прогнали их по этому месту. А наутро на месте расстрела появился выложенный из камней лозунг: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Взбешенный Ренненкампф велел выставить часовых. Но через несколько дней у них под носом на высоком шесте взвился красный флаг.

Удивительное чувство испытываешь, когда тебе вдруг доведется через какую-нибудь крохотную деталь по-новому ощутить великую революцию.

Для меня такой деталью явилась обыкновенная амбулаторная книга полувековой давности. Я ее нашел не в архиве, а на каком-то пыльном чердаке и стал листать просто так.

Врач заполнял, книгу очень аккуратно: записи были подробными, выполненными четким каллиграфическим почерком. В смысл записей я не вникал и хотел было уже закрыть книгу, как вдруг мне показалось, что в амбулатории сменился врач. С какой-то страницы записи изменились. Пригляделся: почерк тот же, значит, и врач тот же. Сравнил две страницы и понял: совершилась революция!

На одной странице было записано: «Сын генерала Иннокентий Трухин», «Дочь чиновника Евлария Туркова», «Чиновник Виктор Константинович Ожегов», «Почетный дворянин Николай Федорович Масюков», «Священник Николай Иванов». А на другой странице записи были лаконичными, как выстрел: Гражданин В. С. Смородников. П. И. Матюнин, С. М. Федотов.

Исчезли чиновники, дворяне, купцы и появились граждане. Значит, пришла революция. Но революция эта была еще только буржуазная, Февральская.

Временное правительство объявило амнистию политическим заключенным. Но оно палец о палец не ударило, чтобы выпустить их из тюрем. Крестьяне сами приезжали на телегах на Кавказский промысел и перевозили оттуда узников в Шилку. Там рабочие встречали их с флагами и отправляли в Читу. В Чите вчерашние узники разыскивали статейные списки и давали телеграммы в другие тюрьмы, кого следует освободить. (Ведь на каторге было много и уголовных преступников — воров, убийц и грабителей).

Вернулся к себе в Эстонию и мой дед — Як Янович. Семья его была очень бедной: все спали на полу, на неприкрытой соломе, ели тюрю да толокно. А когда деда отправили на каторгу, им пришлось совсем плохо. Младшая его дочь, моя мать, с семи лет пошла пастухом к помещикам, сын ходил от хутора к хутору, пилил дрова, жена косила сено. Гнули они спину и в поместье барона Унгерна, того самого, который в годы гражданской войны зверствовал у нас в Забайкалье и в Монголии.

Продав коровенку, дед забрал семью и повез ее снова в Сибирь: здесь хоть не было ненавистных помещиков. Так он и стал забайкальцем…

А осенью большевики свергли Временное правительство и взяли власть в свои руки. Когда-то забайкалький губернатор Кияшко говорил политическим заключенным: «Ведь большинство из вас бывшие рабочие и крестьяне, среди вас нет людей с высшим образованием, а вы мечтаете перестроить государство. Где же тут логика?» Логика в этом была. И даже не просто логика, а опыт, пример Парижской коммуны.

Рядовой переплетчик Варлен возглавлял тогда все городское хозяйство. (Кроме того, он обеспечивал Париж продовольствием.) За две недели он наладил его работу так, как не мог до него наладить ни один из министров Франции.

Чеканщик Альберт Тейск руководил почтой города. В течение нескольких дней он сделал работу огромного аппарата безупречной. Так четко почта Парижа никогда не работала.

Бронзовщика Камелину сделали начальником монетного двора. Он не только навел там порядок, но и вместе с рабочими разработал новый способ чеканки монет…