Георгий Граубин - На берегах таинственной Силькари

Судили Унгерна в Новосибирске (тогда еще Новониколаевске). В желтом монгольском халате, с рыжей бородой и казацкими усами, он выглядел растерянным и жалким. Погоны на плечах с буквами «А. С.» (атаман Семенов) казались опавшими крыльями подбитой птицы. На суде выяснилось, что у барона были в Эстляндии большие имения, он по существу воевал за них. В свое время он служил в первом Нерчинском полку у генерала Врангеля. Тогда его чуть не судили за избиение адъютанта. (Тот не сумел вовремя найти барону квартиру).»

— И часто лично вы избивали людей? — спросили его.

— Не так уж часто, но бывало.

В ноябре 1917 года, когда в Читу пришла весть о победе Октябрьской революции, Унгерн сразу же стал набирать отряд для войны с Советской властью.

Попавших в плен красногвардейцев и партизан он истязал, как фашист. Своих солдат за малейшую провинность бил палками, садил на раскаленное железо.

За убийства, грабежи и издевательства советский суд приговорил барона к смертной казни.

Многие из палачей Карийской каторги, как мы уже видели, были тоже разысканы и осуждены. Искала их вся страна, потому что на Нерчинской каторге перебывала вся революционная Россия. Генерал Ренненкампф, проливавший в 1905 году кровь в Чите, долгое время после революции отсиживался в Таганроге, в консульстве. Но стоило ему выйти за ворота, как он был арестован: его ожидала та же участь, что и кровавого Унгерна.

Около двух миллионов помещиков и капиталистов, считая их детей и родственников, бежали за границу. И вскоре в иностранных газетах стали появляться такие объявления: «С десяти часов-вечера песни цыганского хора под управлением князя Голицына». (Объявление берлинского ресторана «Альказар»). «Баронесса Фрейгельдт ищет место гувернантки в приличной семье». (Объявление в белградской газете).

В Турции, в константинопольском ресторане, князь Гагарин стал швейцаром. Графиня Медем нанялась судомойкой (в рестораны тянуло, видно, по старой привычке).

Другой князь Голицын устроился в Париже и прислал в свое бывшее имение бранное письмо: «Грабьте, подлецы, все мое добро, грабьте. Только липовой аллеи не трогайте… На этих липах я вас, мерзавцев, вешать буду, когда вскоре в Россию вернусь».

Этим мечтам князя уже никогда не суждено было сбыться. В 1922 году он собрался было в Маньчжурию, прочитав в газетах, что «из Харбина выехала группа офицеров, завербованных Лохвицким в отряды, организуемые Шильниковым в Хайларе, для захвата Онона и нападения на 86 разъезд».

Но вскоре об этой группе пришло новое сообщение: отряд Шильникова Народно-освободительная армия перевербовала на тот свет. Пришлось князю Голицыну устраиваться шофером такси и утешаться тем, что у царя шофером был тоже князь.

После бегства Семенова за границу его имя много лет не сходило со страниц иностранных газет. В Японии он продал авиационные моторы, закупленные в свое время для армии, и решил перебраться во Францию. Однако французское правительство, опасаясь возмущения народа, не разрешило палачу Забайкалья въехать в Париж. Не пустили его в Шанхай. В Америку приехать Семенову удалось, но там его арестовали. Его обвиняли в убийстве американских женщин в 1918 году (вероятно, из числа сотрудниц технической миссии или торговой фирмы). В 1922 году американские газеты сообщали: «При освобождении Семенова из тюрьмы под новый залог он был встречен враждебной демонстрацией многотысячной толпы народа»; «атаман Семенов, выпущенный из Вашингтонской тюрьмы под поруку, едва не был растерзан американской толпой и русскими беженцами».

Как преследуемый зверь, метался Семёнов по белу свету. Наконец ему удалось увернуться от судов и поселиться в Маньчжурии. Бывший «командующий» курил бумажную фабрику и стал фабрикантом., Но до последнего дня он не снимал атаманского мундира и не переставал воевать с Советским Союзом. Когда в Германии к власти пришел Гитлер, Семенов первым послал ему приветственное письмо, обещая любую поддержку. Под его руководством из эмигрантов набирались и обучались провокаторы и шпионы. На аргунских заставах мне рассказывали десятки историй о шпионах, которых засылали к нам перед Великой Отечественной войной. И Семенов очень гордился, что все они были его воспитанниками.

В одной эмигрантской газете атаман накануне войны напечатал статью под громким названием «Будем готовы». В ней он радовался тому, что фашисты затевают с нами войну. А дальше писал: «Мы тоже должны быть проникнуты счастливым сознанием того, что 19 лет тому назад мы — сыны России — положили первые камни в фундамент борьбы с коммунизмом».

А в августе 1945 года среди ночи к маньчжурскому селению Сяцзе-Хедзи подошли два солдатских бронетранспортера. Солдаты разыскали особняк атамана и затаились. Двухэтажный дом Семенова был похож на тюрьму: зарешеченные окна, массивные двери. Атаман боялся возмездия и жил как в заточении.

Перед утром в одном из окон вспыхнул свет, а в саду мелькнула тень человека. Неизвестного связали и привели к командиру. Он оказался личным шофером атамана: советские войска наступали, и через час Семенов должен был уехать в Шанхай.

Шофер по приказу советского командира постучал четыре раза в атаманское окно. Через несколько минут щелкнула дверная щеколда. В то же мгновение руки атамана были связаны, а в глазах его застыли удивление и испуг. Придя в себя, он смог лишь сказать: «Не знаю, как вас- и называть: господами — нельзя, товарищами — не имею права». А когда его в нашем тылу передавали сотрудникам особого отдела, атаман, наверное, впервые в жизни, сказал правду:

— Спасибо за гуманность… Я не заслужил этого.

Через год Семенова судили и приговорили к смертной казни через повешение. Думал ли атаман, когда его провозили мимо Читы, о той страшной, кровавой памяти, которую он навсегда оставил в сердцах забайкальцев?

Сразу после освобождения Забайкалье и Дальний Восток нельзя было присоединить к. Советской России, так как на востоке еще стояли японские войска. Вступление Красной Армии в Забайкалье могло привести к столкновению. А войны с Японией надо было обязательно избежать: Советская Россия и без тог го была изнурена трехлетней гражданской войной. Поэтому, по предложению В. И. Ленина, эта территория была объявлена отдельным, независимым государством. Называлось оно Дальневосточной республикой, или сокращенно — ДВР. Лишь через два года, когда освободили от оккупантов Приморье, ДВР вошла в состав РСФСР. Но и до этого власть в ней была своя, рабоче-крестьянская.

В Чите еще хозяйничали Семенов с японцами, а красное командование уже разослало письма во все освобожденные села. В них сообщалось, что все бывшие царские сенокосы переходят в распоряжение народа без выкупа.