Андрей Агафонов - Еще какая сволочь

— Я и моя смерть — мы любим друг друга, но я не тороплюсь законным образом умереть — а вдруг мне это не понравится?! Однако я охотно подчинюсь насилию — как честный человек…

Он заглянул под обувную полку, на вешалку, еще раз проверил карманы и раздраженно высказал опустевшим хоромам:

— Что такое с этими добрыми людьми, а? Почему они у меня всегда зажигалки воруют?!

Уже нечему удивляться. Может быть, бросить курить?..

— Алло, алло! Отшельником ты, милый мой, не станешь. Даже взаперти и под подушкой.

Они думают, это так трудно — забыть о них. На деле же куда труднее — не забывать. Звоня вечерами любовнице и улавливая в трубке ее всегда взволнованный голос, я каждый раз убеждаюсь, что мир существует только в моем воображении и лишь по моей милости иногда захватывает меня… Милость, уступка, жертва — как угодно; только, жертвуя, самому не нужно выкобениваться жертвой — ТЫ выбираешь одно в пользу другого. Пять лет я не смотрю теленовости и пресекаю разговор, едва запахнет Москвой — и кому от этого хуже? Не мне — во всяком случае.

Сидит, забившись в угол присутствия, на отполированном задницами зевак насесте, и строчит лихорадочно, козыряя темными ухмылками… Истерические слезы в бороде, просроченный вексель за подкладкой цилиндра…

— Ас ту ву Ламберт?

— Йес, оф кос.

И Пушкин говорил, что писать следует для себя, а ты — неужели всерьез воображаешь, как по глухим деревням при свете лучины мальчишки с соплями на фуфайках и высокогрудые девицы внимают тебе и трепещут?

Все это — гротеск отрицательных величин, карикатура на чернила или молоко. Находишь идеального читателя, он понимает тебя до конца, и что вам после предпринять — повеситься на пару, как Сережкам? Или сделать вид, что ничего не было?

«Я всем доволен, спасибо и до встречи.»

— Сволочь, о детях бы подумал.

— Они не его.

— А чьи?

— Достоевского.

— Как добрались?

— Спасибо, что спросили…

Мы в чистилище, мы амальгамированы, экранизированы и широко сыграны другими людьми. Узнавать себя в любом из них, менять шляпы и головы под шляпами, стряхивать сиренево–серый пепел на белые шкуры и заниматься опасным, как бритва, сексом, — какая разница, все закончится общей прогулкой по заброшенному парку; тени, словно подстреленные, падают из–за деревьев, звезды визжат в кулаке, и впереди — недостижимое лето, пасмурный край, прощание на берегу… Неудобная серебряная пряжка наконец–то поддалась, раскрылась драгоценной устрицей, плащ полетел на траву.

— До первой крови?

— До гробовой доски…

На черном не видно крови, потому что кровь ее — черна. Я слышу хруст — лезвие моей любви достигает ее сердца и ломается там. Нашла коса камешек по себе.

Давя затылком травяную кочку, силюсь не двигаться, и кинжал, приставленный ядовитой звездочкой, колет мое горло, словно еловая ветка. Сейчас взойдет солнце, и рыжие муравьи разбудят меня…

— Я купил ореховый йогурт.

— А мои любимые пельмени?

— Ты их любишь, ты и покупай.

Когда женщина впервые оставила мне деньги, я влюбился в нее тут же, просто взорвался нежностью. Следующим вечером она ушла от меня мокрая, как мышь, ее глаза сияли страхом и счастьем.

— И что она сказала?

— Да что угодно они могут говорить! Рассуждать о маникюре или математике… Я сижу рядом, обоняние волчье, и по запаху понимаю — сейчас. Через минуту она засохнет. И тогда простираю руку — и она прилипает к ней сама, не успев опомниться. Ох, я люблю их, неразумных…

— Ребятки, можете пока чаю попить, а мы тут с бухгалтером посекретничаем пять минут.

— Ты будешь чай?

— Нет, наверное… А ты?

Изучив эскизы, она поднимает на меня глаза и с холодной улыбкой спрашивает, почему я смотрю так, будто она мне что–то должна. «Да Господи, Елена Евгеньевна, ничего вы мне не должны, это будет просто акт гуманизма по отношению к бедному художнику, поэтому сколько дадите — столько дадите…»

Хватило на неделю…

— Ты не против, если мы вдвоем к тебе приедем?

— Если вы обе не против, так и я не против.

— Только не одновременно…

— Да, чтоб ты сидела в стороне и ревновала? Я этого не допущу…

Сладостное скольжение внутри… Пальцы, познавшие свою музыкальность… Заменяющие меня — нижнего, заполняющие паузы медом и молоком, виртуозные пальчики делателя реактивных, заикающихся оргазмов, движимые и сотрясаемые ритмом «Криденс»… I put a spell on you… Она плачет, будто над гробом матери, хнычет и дребезжит, и, я говорю, ты умрешь однажды в моей постели — смеюсь, шучу… Я лежу в ванне, разбитый и словно скотчем склеенный, дорогая сигарета догорает во рту: мой вечер…

Ничего не могу с собой поделать. Девчонка–продавщица заворачивала сыр, я просто смотрел на нее, и вот бумага развернулась, кусок покатился по зеркальному полу, она приседает на корточки, острые коленки одна над другой, края все более нижней одежды, скулы–косточки, шапочка сбилась — перепрыгиваю прилавок, ловлю ее руку. Боже ты мой, горячая, слабая ладошка, магазин закрывается на обед…

— Мучитель…

— Милая…

Близняшки жутко разозлились, узнав, что на их деньги я сводил в кафе какую–то… Я не хочу спать с ней… Не хочу?.. Не буду… я больше не буду…

— Телевизор новый смотришь?

. — А там что, тебя показывают?

— Все–таки в вас, Андрей Юрьевич, плебейское начало сильно дает о себе знать.

— Слушай, родная, у меня вокабуляр богатый, тебя как послать — матом или по Хайдеггеру?

— Созвонимся…

— Поженимся…

— На фотографиях у тебя совсем другой взгляд.

— Я же сейчас на тебя смотрю.

— Перестань… Почему ты плачешь?

— Я не могу… мне плохо без тебя… Зачем ты такая хорошая…

Оказывается, я «так» посмотрел на нее тогда… Как? Милые, с вами обидно легко — надо только любить вас всех и не бояться в этом обличиться. Сколько же нежности, жалости, любви пропадает в этом мире… Что за хриплые мужчины у вас…

— Ты никогда не спал с мужчиной?

— А как ты думаешь?..

Меня иногда огорчают ее вопросы. Нет прошлого, когда нас двое; ни действительного, ни возможного; нет ничего, что стоило бы ее губ сейчас; зачем же связывать нас с посторонней жизнью, что–то сравнивать, выискивать, выяснять?..

— Я тебе верила! Так верила! Ты меня всему научил!

— Не всему и не главному…

— Стихи читать… стихи-и…

Ну что, она раскопала мое прошлое и, разумеется, настоящее. Письма, пленки, документы, блокноты… Господи, многое в моей жизни началось до нее, многое даже с нею не кончится, неужели я в этом виноват? Вот так взять и нажить себе кучу врагов — разом порвав с женщинами, против которых ничего не имеешь, а к некоторым даже привязан.