Алексей Петров - Градский рядом

— «Рот свой зажги, как звезду…» Это смело!

— На что он намекает?

— Это не он, а Поль Элюар.

— Эро–о–отика…

Не скажу, что диски Градского расхватывались нами, как горячие пирожки. Хотелось чего–то более традиционного, попроще. Но до меня эти два альбома достучались быстро. Мелодии и аранжировки оказались въедливыми, я слушал диски снова и снова и всякий раз находил в них что–то новенькое. Но я уже не пытался афишировать перед друзьями своё восхищение, рискуя услыхать привычное «Наши всё равно не могут…» К тому же следующие альбомы Градского, написанные на стихи Пастернака, Маяковского, Саши Чёрного, Беранже, Набокова, Шелли, оказались ещё сложнее. Диски покупались нами уже автоматически, «для коллекции», но после первого же прослушивания отставлялись в сторону «до лучших времён». Та же участь постигла и рок–оперу «Стадион», которую мы ждали с большим нетерпением. Музыка этого двойного альбома, ей–богу, не ложилась на душу, мелодии не запоминались. Тогда нам казалось, что рок–опера — это непременно что–то вроде бессмертного «хит–парада» «Иисус Христос — суперзвезда». Но Александр Градский явно не пытался заигрывать с публикой: не понимаете? что ж, ваши проблемы, а я буду писать такую музыку, какую хочу…

«Русские песни» я продолжал слушать — и в Москве, в общежитии, и дома, когда ненадолго приезжал к родителям. Ритмическое и жанровое разнообразие этого альбома, исполнительское мастерство Градского, оригинальность аранжировок, изобретательный синтез стародавнего и сегодняшнего, глубина и гармония всего произведения в целом буквально завораживали меня, и мне почему–то казалось, что этот мой восторг должны разделить со мной все, кто находился рядом. О, как я ошибался! Однажды включил на полную громкость «Плач» из этого диска. Безутешные вопли над покойником и неподдельное кликушество скорбящих баб (позже я узнал, что все голоса записаны одним человеком — Александром Градским, никакой это не хор) звучали так натурально, что мои родители примчались из другой комнаты.

— Бог мой! что это такое? Кино?

— Нет, это он слушает пластинку, — сказал отец.

— Ужас–то какой!

— И никакой это не ужас, — возразил я. — Это подлинное искусство. Никто так не умеет, только Градский.

— Не всё то, что модно, можно считать искусством.

— Я бы не сказал, что это сегодня модно…

— Всё равно выключи! Невозможно слушать. Кошачий концерт какой–то, ей–богу.

Помнится, сцепился я тогда с родителям не на шутку: с жаром доказывал, что этот альбом — новое слово в музыкальной культуре, а исполнитель — если не гений, то, во всяком случае, совершенно уникальный музыкант. Родители скептически пожимали плечами: «Голос у него красивый, спору нет… Как же, помним, помним: «Как молоды мы были, как искренно любили…» Но эта спекуляция на фольклоре… тут уж извини!» Меня удивило и обидело то, что мои родители, хорошо знающие музыку, особенно классическую, отнеслись к диску Градского с таким пренебрежением. Но было уже ясно: далеко не каждый слушатель принимает и понимает этот альбом.

Нет смысла создавать вокруг своего имени мыльный пузырь, если люди и так приходят.

…если ко мне когда–нибудь в зал придут всего два человека, я спою сольный концерт. А потом просто перестану работать. Я могу зарабатывать другими способами.

Из интервью А. Г .

А потом началась перестройка, и Градского стали иногда показывать по телевизору. «Раз в два месяца меня выпускают на экран, — позже скажет музыкант, — но только для того, чтоб потом сказать: «Разве мы Градского зажимаем? Показывали его, показывали». Концерт 1995 года пробивался в эфир около двух лет! Александр великолепно играл на гитаре и пел песни собственного сочинения — всё больше на политическую тематику. «Мы не справились с эпохою, потому что нам всё по …» Здесь он заменял нецензурную лексику эвфемизмом «всё равно», и публика многозначительно переглядывалась и усмехалась: понятно, понятно… «Разбей свой телевизор, отключи на кухне радиосеть, видеоплёнки — в союз писателей, пусть подрочат всласть нашу власть говорить, что хочешь, при полном отсутствии прав…» Вовсе не казалось, что не хватает аккомпанирующей рок–команды или оркестра, потому что именно так, в таком сопровождении и нужно было петь эти песни — «авторские», улично–бунтарские, бардовские в подлинном значении этого слова.

Ах, время наше сучее,

Летучее, ползучее,

И прочее жульё,

И партии разучены,

И рукава засучены –

Готовы под ружьё.

Колонны перестроены,

Удвоены, утроены,

Штабные штабеля.

И на вершине случая,

В тоске благополучия

Цепные кобеля.

Почудилось, что это уже другой Градский: мастерство и раскованность те же, но темы песен новые. Откуда же мне было знать, что у Александра и десять, и двадцать лет назад были в репертуаре и такие песни тоже — ироничные, сердитые, ядовитые? (Например, «Песня о дураках», «Птицеферма», «Баллада перемен», «Памяти Джордано Бруно», «Песня об иносказательности», «Песня о мещанах».) Ведь до недавнего времени — ни одного концерта Градского по телевизору… Откуда же мне было знать? «Нет, — думал я, — как–то всё это не то. К чему весь этот обличительный пафос? Зачем он пересказывает в своих стихах ставшую вдруг модной газетно–журнальную публицистику? Прожектор перестройки… Такой голос, такой талантище — и вдруг простоватые мелодии и «туристические» аккорды гитары, усложнённые, главным образом, благодаря особому исполнительскому дару музыканта, у которого, очевидно, руки великолепно заточены под этот инструмент. Слушать, конечно, интересно, кто ж спорит. Но тот Градский, который когда–то спел «Жил–был я», «Джоконду» и «Я — Гойя», мне всё равно дороже и ближе. А это… это горланить у костра на поляне».

Я помню впечатление от того концерта: удивление и любопытство, вот, пожалуй, и всё. И вдруг в финале — опять мороз по коже и радость от того, что тебе открылось вдруг нечто новое: Александр спел «Романс Неморино» из оперы Доницетти «Любовный напиток». Я ведь никогда не слышал, как Градский исполняет классические оперные арии. А тут ещё и музыка Доницетти — мелодия, знакомая даже тем, кто никогда не интересовался оперой: только абсолютно равнодушный ко всему человек не видел фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино», где то и дело звучит именно этот романс. И вот «Una furtiva lagrima…» в исполнении Александра Градского — яркое завершение всего концерта, который, кажется, тем и запомнился в первую очередь: изысканным и неожиданным финалом.

Уже даже не помню, что натолкнуло меня на мысль написать очерк о первых рок–музыкантах СССР. Я ведь не был знаком ни с одним из своих героев. Советская «электрогитарная» музыка для меня началась с «Весёлых ребят», а о том, что в нашей стране было до них, я понятия не имел. Но в 90‑х годах было выпущено несколько книг на эту тему, которые оказались и в моей домашней библиотеке тоже. К тому же, со школьных лет я коллекционировал газетные и журнальные статьи о популярных музыкантах, а моя «виниловая» и плёночная фонотека была довольно обширной. Вся эта информация требовала какого–то выхода. Я уже довольно давно писал для некоторых газет Тамбовской области, а когда не получалось своё, занимался такого рода, с позволения сказать, «публицистикой», то есть организацией доступного мне материала (не только на русском языке, но и на польском, украинском, английском) в более компактные публикации на ту или иную тему. Так возникла идея постоянной газетной рубрики «Кумиры двадцатого века». Я написал о Джоне Ленноне, Вуди Аллене, Поле и Линде Маккартни, Алене Делоне, Франсуазе Саган, Пабло Пикассо, Сальвадоре Дали, Жорже Сименоне и Грете Гарбо. А потом, обложившись книгами и газетными статьями, взялся сочинять большой очерк о советских рок–музыкантах. План этих записок сложился как–то сам собой, а готовый материал, «первоисточник», был всегда под рукой. Мне оставалось сделать только занимательную компиляцию, придать ей «литературный» вид и попытаться не запутаться в хронологии событий. Я старался не утомлять читателя скучным анализом музыкальных произведений, всеми этими порядком надоевшими рассуждениями «о блюзовых и социальных корнях рок–н–ролла», болтовнёй о пентатонике, синкопах, мажорах–минорах, мелизмах и прочих премудростях. Меня интересовали, главным образом, люди, их совместная работа, их дружба или же, напротив, конфликты и ссоры, их отношение к творчеству, желание найти возможность высказаться, борьба с идеологической рутиной, взлёты и неудачи.