Алексей Петров - Градский рядом

В перерыве ко мне подошёл Андрей Горбатов.

— Почему ты здесь сидишь?

— А где мне сидеть?

— Есть места получше.

— Мы и так уже перебрались с приставных…

— Пошли к нам. У нас освободились места.

— Куда «к вам»?

— В первый ряд.

Публики в зале немного поубавилось. Ушли, в основном, те, кого спугнули Бизе и Верди и кто ожидал услышать одни только шлягеры. Остальные зрители, несмотря на поздний час, терпеливо дожидались второго отделения концерта.

Мы устроились на двух крайних местах в первом ряду, и мне даже удалось вытянуть ноги. «Ну вот, рядом со сценой, удобно, комфортно — спасибо Андрею… И до Градского теперь совсем близко. Ближе уже не будет».

Но оказалось, что будет… Слева от нас отворились двери, уводящие куда–то в служебные помещения, и оттуда вышел никто иной, как сам маэстро Александр Борисович Градский. Его сопровождала молодая хорошенькая дама. Они остановились в дверях и неспешно и как–то буднично, словно это дома или где–нибудь на светской вечеринке, обменялись несколькими фразами, тепло улыбаясь друг другу. Они не обращали никакого внимания на публику в зале, да и многие зрители, кажется, не заметили появившегося вдруг рядом с ними юбиляра — бродили между рядами, переговаривались, а кто–то, пригревшись в кресле, не отрывался от своего журнала или беседовал по мобильному телефону. Потом Градский, прощаясь с девушкой, бережно чмокнул её в щёчку и ушёл за кулисы. Я сидел в пяти шагах от них и уже даже не удивлялся тому, что Александр опять открылся передо мной с новой, совершенно незнакомой мне стороны. Кто она, эта девушка? Да мало ли кто… Возможно, родственница или дочь старых приятелей. Так ли это важно? Главное — вот каким он бывает, Градский: нежным, предупредительным, ни тени ершистости или сарказма…

Для меня пение — физиологическое удовольствие.

Из интервью А. Г .

Во втором отделении Александр выступал один, без сопровождения оркестра, пел под аккомпанемент двеннадцатиструнки, которая заменяла ему все электрогитары мира — бас, соло и ритм. Теперь уже звук был идеальным. «Деликатный критик» не написал об этом — наверно, ушёл раньше, в перерыве концерта… Градский исполнял песни на стихи Бернса и на свои собственные. Прошёлся по «перестроечному» репертуару, вспомнил всё — и «Мы не справились с эпохою…», и «Пусть подрочат всласть нашу власть говорить, что хочешь…», и «А мы не ждали перемен…»… Юлий Ким однажды сказал примерно так: «Если тебе сегодня нравится петь — значит ты поёшь хорошо, ибо хорошее качество пения обязательно совпадает с ощущением, что тебе нравится это делать». Градскому явно нравилось петь в тот вечер. Он вовсе не драл глотку по любому поводу — напротив, работал на контрастах, вовремя меняя форте на пиано, и, когда понижал голос почти до шёпота, зал замирал и слушал, затаив дыхание. «…самых блистательных результатов Градский достигает, когда поёт тихо…» Мы сидели в первом ряду буквально у ног Его , и я затылком, спиной, кожей ощущал этот искренний и благодарный отклик публики на каждую песню.

— И всё–таки хлопайте покороче, — иногда напоминал Градский, — потому что нас с вами выгонят отсюда в одиннадцать. Тут ведь тоже есть профсоюз…

Рядом со мной в первом ряду сидели администраторы и продюсеры певца — все те, кто занимался распространением билетов и организацией концерта. Это были его помощники и самые преданные поклонники одновременно, и я, иногда скосив глаза, видел, с каким упоением они внимают своему кумиру — негромко подпевают, импульсивно подёргиваются, выстукивают ритм ладошкой по подлокотнику кресла, машут руками и первыми начинают аплодировать, едва смолкал последний аккорд гитары. Вероятно, эти люди неплохо выпили перед концертом или в перерыве между первым и вторым отделениями — то ли по привычке, то ли с устатку, то ли от радости, что долгий период подготовки выступления их «шефа» успешно завершился. Я чувствовал, что сижу в облаке алкогольных паров. Во время песни о Высоцком мой сосед справа торжественно поднялся, словно на исполнение гимна, и вот так, гордо вскинув голову и развернув плечи, простоял, покачиваясь, всё то время, пока звучала музыка. Но когда песня закончилась, он не сел в своё кресло, а сорвался с места и побежал в фойе. Спустя три минуты он вернулся, держа в руках корзину с цветами, и полез на сцену. Увидев его, Градский громко расхохотался: узнал, наверно. Не было сомнений в том, что они знакомы. Поклонник поставил перед певцом корзину, а затем опустился перед ним на одно колено и приобнял Градского за таз, словно любимую женщину. Крутолобые охранники, стоявшие сбоку от сцены, заметно заволновались, но эта сценка длилась всего несколько секунд, а затем восторженный почитатель таланта певца спрыгнул в зрительный зал и вернулся на своё место.

— Саша, давай! — вскричал кто–то из нашего ряда.

— Даю, даю, — терпеливо отозвался Градский, лишь чуть–чуть обернувшись на голос. Да ему и не нужно было смотреть в нашу сторону. Было понятно, что он и так хорошо чувствует присутствие своей «команды поддержки», в которой волей случая оказался и я.

— Саша, «Южную»! — крикнули откуда–то сзади. И Градский исполнил «Южную прощальную», а потом выполнил ещё одну просьбу зала, и ещё, и ещё…

Я не знаю, что со мной.

Где мой берег, где покой?

В чём я прост, а в чём я сложен для понятья?

Но быть таким, какой ты есть —

В этом мужество и честь.

Вот что песнею такой хотел, друзья, вам сказать я.

Наконец почти в полночь Градский взмолился:

— Ребята, давайте на этом остановимся. У меня завтра ещё один такой концерт… да и день рождения тоже!

Публика устроила певцу овацию. Из задних рядов понесли Градскому букет роз. Казалось, у Александра не осталось сил даже кланяться. Он просто стоял на сцене и слегка кивал головой, поставив гитару на пол и прижав к себе её гриф.

Потом отключили освещение сцены, и он ушёл за кулисы.

А я подумал о том, что надо было захватить с собой тот диск, который мы так неумело записали с Серёгой Тарабриным, пытаясь очистить «Русские песни» от гула и треска винила. Мне бы хотелось подарить этот компакт Градскому — конечно, не для того, чтобы он слушал, а просто так, в качестве неожиданного сувенира, на память о том времени, когда мы только учились оцифровывать свои любимые грампластинки.

Вот только нужна ли Градскому эта безделица?..