Анатолий Загорный - Легенда о ретивом сердце

Илейка не успел ответить. Громкий, прямо-таки нечеловеческий голос раздался с яра:

— Сине-е-горка-а! Пусть тебя разразит гром-грохотун! Где ты прячешься?

Могучего вида всадник маячил на высоком обрыве. Седая бородища его, разлетаясь по ветру, закрывала темное грубое лицо. Шелом сверкал на солнце, как золоченый купол церковки в Муроме. Конь упер косматые ноги в край обрыва и мотал головою.

— Он, — прошептала Синегорка и как-то сразу увяла: глаза потухли, лицо посерело.

— Кто это? — спросил Илейка.

— Он, — повторила Синегорка. Встрепенулась, упала на колени перед Илейкой, смуглыми руками обхватила его колени: — Не люб он мне! Верь, Илейка, совсем не люб… Старый, а куда как грозен. Что я поделаю с собой, коли не люб! Опостылел мне… Возьми меня, Илейка, укради, — шептала Синегорка прерывающимся голосом. — Все равно как в клетке я золоченой. Нет мне воли, нет жизни, возьми меня, Илейка. Тебя буду любить, у души держать буду. Поскачем с тобою в степь, в ночи скроемся…

— Си-не-горка! — грозно повторил голос, — Да ты откликнешься наконец?! Иди. встречай своего мужа-а!

— Не муж он мне, — затрепетала Синегорка, — крест святой, не муж. не венчана ни по-христиански, ни по старым обычаям… Веришь ли мне, Илейка?

Илейка был совершенно сбит с толку и не знал, что сказать. Словно крепкий ветер, напоенный цветочный духом и зноем чернобылья, потянул в душу. Видел только ее. такую близкую, такую далекую.

— Любишь ли меня, Илейка? — прижалась к нему девушка, поцеловала в губы, обдала жаром своего тела.

— Где ты? — снова донесся громовой голос всадника. — Вот я тебя! Где ты там прячешься, непроглядная душа?

Синегорка оторвалась от Илейки, выступила из-за куста:

— Здесь я, здесь!

Повернувшись к Илейке. зашептала:

— Уходи! Скройся в яруге, а как солнце подвинется к заходу, приходи с мечом. Он будет спать…

— Конь у меня на тропе остался, — ответил Илейка.

Синегорка досадливо поморщилась:

— Выходи тогда, покажи, что ты витязь…

Но всадник уже заметил Илейку. Он гневно покружил над головой дубину и пустил ее вниз. Страшно взвизгнула всеми своими закорючками пудовая, налитая свинцом палица, зарылась в землю у самых ног Идейки, обдав его песком. Всадник спешился и тут же предстал грозным видением. Это был огромный старик, на две головы выше Идейки, широченный в плечах, но уже сгорбленный. Седобородый, темнолицый от загара, глаза водянистые, щека будто бычьей жилой зашита. Золоченый наплечник со стальной сеткой, кольчуга на мощном теле не кольчуга, а стальная плетеная рогожа, перехвачена обрывком бечевы, ржавые амулеты на груди — ключи, ложки, коньки. За плечами свисает до земли когда-то прямо-таки княжеская, теперь же вытертая во многих местах и заношенная луда (*род богатырского плаща, расшитого золотом). Узловатой рукою он держал большой меч. Остановился перед Илейкой, будто вяз перед кустом терновника. Илья положил руку на рукоять своего меча, казавшегося теперь таким маленьким перед оружием великана.

— Зачем ты здесь, а? — открыл рот старик, словно поворошил кучу железа. — Прежде ты мне ответь, а потом я раздавлю тебя, инда красный сок побежит.

Великан не шутил: стоило ему вытянуть руку с мечом — не подступить Илейке. Синегорка бросилась между ними:

— Ладно, убей тогда и меня, или я сама брошусь на саблю!

— Поди прочь, Синегорка! Знаешь ли ты, мужичина, — говорил он Илейке, — кто я таков? Знаешь ли, как меня величают па Руси? Меня зовут Святогором. Слыхал?

— Слыхал, — ответил Илейка, — да только недоброе говорят о тебе.

Ч— то говорят? — переспросил Святогор и закашлялся, покраснел от натуги. — Что говорят жалкие пахари?

— Говорят, перестал воевать печенегов.

— Ах, ты! — задохнулся, Святогор и поднял меч.

Сннегорка прижалась к Илье:

— Убей меня, убей нас обоих.

— Отойди, Сннегорка!

— Убей! — нас не разлучишь!

— Уйди! Положу на ладонь, прихлопну — мокренько будет!

— Его люблю! Постыл ты мне, старый!

— Умолкни!

— Не умолкну. Жизни мне нет с тобой… Соблазнил меня славой да громким именем!

Илейка видел, как побелел, что стена, Святогор, губы его задрожали:

— Ты что говоришь, одумайся!

— Нет, — отрезала Синегорка, словно саблею полоснула, — не одумаюсь!

— Врешь ведь, — весь искривился от злобы Святогор, — не любишь ты его, не можешь любить никого. Один я стерплю все и все прощу! Одумайся!

— Нет!

— Скажу, кто ты есть, — сжал огромные кулаки старик. — Слушай… Она вовсе не женщина, а оборотень… Волчица она заокская… Каждую ночь в степи бегает.

— Замолчи, старик! — гневно крикнула Синегорка. — Все-то ты врешь! Не верь ему, Илейка!

— Нет, не вру, святы мои слова. Каждую ночь берет челн и плывет на тот берег… А там уже оборотится зверем, бежит, а за нею целая стая…

Илейке вдруг представилась ночь, светлая, лунная, девушка бежит по степи, а за ней печенеги… Свистят, гикают.

— Ухожу от тебя! — сказала Синегорка и, подняв с земли лук, повесила его за плечи, стала привязывать к поясу колчан.

Илейка молчал. Святогор вдруг упал на колени всею своею тяжестью, будто рухнуло подточенное червями дерево. Стоял жалкий, беспомощный, скрипел кожаными застежками.

— Прости! Слова не вымолвлю обидного. Не стану больше попрекать тебя. Не уходи, Синегорка. Одна ты моя радость на всем белом свете, огонь моих глаз. Никто мне не нужен. Презрел я все и всех. Нет мне равного по силе — земля гнется подо мной, как повинная. Я знаю то, чего другие не знают. Степи меня вскормили, леса, горы. Через моря меня волны швыряли. Города брал, забрасывал камнями крепости, дубиной крушил полки, хватал тура за крутые рога, сосны пригибал к земле. Через леса меня вихри швыряли так, что до сей поры в ушах свистит. Ни царям, ни князьям не кланялся, знал одного бога — Перуна, великого и могутного.

Святогор ерзал на коленях, растопырив пальцы рук говорил, и голос будто из бочки гудел бу-бу-бу.

— Что тебе этот отрок деревенщина? Что он видел, что знает? В мое время всё решали сильные руки! Кто силен, тот и князь! Не уходи, Синегорка, чечевичка моя! Ведь и люблю тебя потому, что ты не такая, как они, ты от моего мира. Я всё тебе отдам. В лесу-дровяннике под гнилою колодой золота пуд… Богаче княгини станешь — жемчуга бурмицкого столько, сколько слез народ не выплакал…

— Пропади ты со своими кладами! — крикнула Синегорка и бросилась бежать, вскочила на коня легко, будто ласка. Не нужно мне ничегошеньки.

Гикнула, свистнула и, размотав по ветру косу, поскакала вдоль берега, пока не скрылась из глаз.

Святогор стоял на коленях, слегка касаясь огромными кулачищами земли, и тупо смотрел, как меж травинок ползает муравей.

— На поваленном дереве и козы скачут, — только и сказал.