Филимон Сергеев - Федина беда

Следователь ничего не ответил, помолчал, насупился.

— Значит, Матвей Евлампиевич, вы считаете, что Калинкин не виновен? — после долгого молчания задумчиво спросил он.

— Уверен в этом.

— Но ведь мы его с поличным… он портовых бичей спаивал, а те ему чокера воровали… правда, денег у него всего десятка оказалась.

— Это моя десятка, Митя! — вдруг громко почти выкрикнул Просекин. — Это я всучил ему десятку, по случаю праздника! На любом суде докажу…

— Какого праздника?

— Да нашего, Митя, нашего, совхозного! Ведь люди у нас намного честнее, чем вы думаете.

Валька Кузнецов был родом из глухих северных мест. Если б не ранняя смерть матушки, он бы никогда не уехал из деревни. Внезапная потеря потрясла его — матушка для Вальки была все — и отца заменяла, и бабушку. Днем и ночью о ней вспоминал Валька. Возвращается он из совхозного гаража с работы, глянет на светелку — ноги подкашиваются, водонос в руки возьмет — сердце ноет. В открытом поле голос ее мерещится.

Не выдержал, заколотил дом, в город подался.

Много пришлось попястаться парню на разных работах, наконец пристроился на птичьих правах в редакцию местной газеты, заметки писать, по пять-десять строк, информации всякие, а иной раз стихи к знаменательным дням. Образования специального у Вальки не было, и он боялся, что редактор его уволит. Но редактору нравились Валькины заметки. Правда, он частенько упрекал автора в школярстве, но сумел подметить также и оптимизм, и честную критику, и дотошность. Даже ставил его в пример опытным штатным сотрудникам. А на последнем производственном собрании предложил самоучку Кузнецова перевести на должность спецкора.

Валькиной радости не было предела. Даже стихи новые родились. Валька шел по улице и декламировал.

Быть спецкором и писать о том, что волнует не только его самого, но и земляков района, казалось несбыточной мечтой.

Как-то раз Валька возвращался с гидролизного завода, обнаружив там большие санитарные нарушения. Пожилая женщина, с которой он беседовал в цехе, и по его вопросам, и по интонации «усекла», что от этого, как она определила его для себя, «настырного газетчика» того и жди какой-нибудь пакости. Так вот, и пяти минут не прошло, как Вальку за проходной нагнали желтые «Жигули». За рулем сидел сам хозяин предприятия Иван Константинович Маколюхин. Он притормозил машину и, выйдя из нее, приветливо улыбнулся.

— Привет, корреспондент!.. Мне-то на твои заметочки наплевать, но вот в следственном отделе, а у меня там свои люди, хотят тебя утихомирить… Я им сказал — не надо. Он парень толковый, я с ним сам разберусь.

Открыв багажник, Маколюхин вытащил литровую бутылку с прозрачной жидкостью и сунул в руку Вальке.

— Прими сувенир, дружок, и уразумей навсегда, кто здесь хозяин.

Валька не шелохнулся. Бутылка выскользнула из его рук и, стукнувшись об асфальт, разбилась. Одна Валькина брючина, от колена донизу, стала влажной и остро запахла спиртом.

— Так! — усмехнулся Маколюхин. — Значит, без взаимности?! Ну ладно… — Он сел в машину и погнал ее к своей конторе.

В редакцию Валька вернулся в скверном настроении. Некоторое время он сидел за столом словно парализованный. Четыре года назад директор гидролизного вместе с редактором приезжали на охоту в его деревню. Еще тогда он почувствовал, что дружба шефа с Маколюхиным ничего хорошего не сулит. Но решил стоять на своем — принялся писать очерк «О хищении гидролизного спирта работниками завода».

Очерк получился острым и ко времени. Но опубликовать его так и не удалось. Вальку вызвал в свой кабинет редактор.

— Пиши заявление, — сухо приказал он.

— На должность спецкора? — обрадовался Валька.

— Нет, дорогой умник, на должность правдоискателя, — сострил редактор и поднялся из-за стола. — А я, дурак, чуть было и в самом деле спецкором тебя не сделал… В общем, садись и пиши заявление. По собственному желанию.

— Вы что, за очерк, Феофан Ильич? — взорвался Валька. — У Маколюхина ползавода жуликов!

— Ты мастер слова или сотрудник милиции? — спросил редактор. — Учись у современных классиков жизнь понимать многогранно, без преступлений и наказаний… Кроме того, не в капиталистической системе живем, начальство уважать надо…

— Вы это серьезно?

— А ты как думал. Хватит редакцию в следственный отдел превращать! Пиши, пиши, пока по статье не уволил.

И поехал Валька обратно в свою деревню.

Ехал он от райцентра на попутной машине с мукой. Знакомый водитель предупредил:

— Садись, парень, только с условием — выгружаем вместе.

— Ну что ж, помогу, — согласился Валька. — Главное, засветло дома быть.

До первой разгрузки машина шла два часа. Мешки оказались по семьдесят килограммов, но Валька терпел.

Поехали дальше. Сначала дорога была сносной, но к полудню разыгралась такая метель, что машину пришлось остановить.

— Переждем малость, — мрачно предложил водитель. — Хорошо — термос прихватил. Давай чайку похлебаем…

— А может, поедем? Еще час-другой — и я дома…

Водитель, отхлебнув из термоса, усмехнулся:

— Успеешь…

К последней разгрузке Валька так ослаб, что мешок взвалить на плечи самому не удавалось.

К вечеру насилу добрались до Лихих Качелей, Валькиной деревни, вернее, до тропки в полукилометре от нее.

— Наконец-то, — вздохнул он.

Из последних сил снял с двери железную плаху, зашел в дом и поднялся по лестнице в зимнюю горницу.

Вечной мерзлотой пахнуло от бревенчатых стен, пола, потолка. «Надо бы переодеться… я весь мокрый… Но во что?» Валька хотел включить электрообогреватель, но света не было. Видимо; старые провода, протянутые к дому, заледенели и лопнули. Он зажег керосиновую лампу, принес с повети дров, разжег печь и плиту.

От жаровни пахнуло теплом, но в горнице было по-прежнему холодно. По крутой лестнице Валька спустился во двор, набил снегом чайник и, поставив его на плиту, стащил с себя потную одежду. Голова у него кружилась. Все тело корежило от озноба. Отдышавшись, он попил горячего чаю, лег на влажную, еще холодную постель, но уснуть не мог, а если засыпал, то вздрагивал во сне и снова просыпался. Мучили сны. Снилось ему то солнечное лето, то прежняя многолюдная деревня, то покойные родственники, то белоснежный цвет черемухи.

Проснулся он среди ночи. Кто-то стучался в избу.

Валька поднялся с постели, распахнул дверь и ахнул. На пороге, словно в тумане, стояла покойная матушка.