Владимир Востоков - Знакомый почерк

Как они очутились в гостях у Мишиных знакомых женщин, Фастов вспомнил после с трудом, но так или иначе, а домой он вернулся лишь на следующий день. И тут уж Валентина высказала ему все, что думает о его поведении. Ему бы покаяться, а он, еще не совсем протрезвев, накричал на нее. Кончилось тем, что Фастов ушел из дому. Хотел побродить по улицам, проветриться, но, увидев первый же телефон-автомат, позвонил Мише: «Плохо мне, дорогой». Миша оказался настоящим другом, пригласил к себе, они с женой его пригрели, приголубили, напоили чаем и оставили у себя ночевать.

Таким вот образом в жизни семьи Фастовых, до той поры самой счастливой на свете, произошел перелом, обернувшийся настоящей трагедией. Но до финала было еще далеко.

Во всей этой истории объяснить, понять и даже до какой-то степени оправдать можно только одно — то, что Фастов столь быстро прилепился к Мише. Дело простое: с тех пор как Фастов женился, у него не было друга, так сказать, для одного себя. Да, по правде говоря, и никогда не было. Товарищи по работе или люди, с которыми дружат семьями, никому не заменят того единственного друга, перед которым не надо ни в чем отчитываться, который прощает дурное настроение и сорвавшееся с языка грубое слово, который не навязывает своих проблем и не требует к себе постоянного внимания. Короче, у Фастова впервые появился друг.

За неделю, остававшуюся до очередного рейса, они очень сблизились. У Миши работа была такая, что он мог не ходить на нее по два и даже по три дня. Больших загулов они не устраивали, но встречались и выпивали ежедневно. Платил, как правило, Миша, но иногда Фастов восставал и расплачивался сам. Разговоры вертелись вокруг женщин вообще и жен в частности. Однажды Миша всерьез посоветовал:

— Да брось ты ее к чертовой матери, купи кооперативную квартиру, оставь ей все и уходи.

— Ты с ума спятил? — чуть не закричал Фастов. — У нас же Костя, сын.

Мишу это не смутило.

— Ладно, это ты сейчас такой сознательный. Посмотрим, что будет через годик.

Фастов попросил Мишу насчет развода речей вообще не заводить. И тогда Миша завел другие речи:

— Скоро уходишь?

— Слава аллаху, осталось два дня.

— Далеко?

— Гавр, Портсмут, потом Амстердам.

— Ты сейчас злой. Не кинешься на меня, если кое-какие идеи подкину?

— Валяй.

Миша скатал из черного хлеба шарик, смял его в лепешку величиной с трехкопеечную монету, положил на скатерть.

— Что это такое?

Фастов пожал плечами.

— Ну, был хлеб, а что ты слепил — не знаю.

Миша взял вазочку с черной икрой, которой они закусывали, поставил рядом с лепешечкой.

— А это что такое?

— Ну, икра.

— Так. Черный хлеб и черная икра. Во сколько раз икра дороже этого кружочка?

— Без нее можно обойтись. Без хлеба не обойдешься. Все относительно. Сравнивать и оценивать такие вещи — дело рискованное.

— Подожди, не философствуй. Ответь: во сколько она дороже?

— Ну, черт ее знает. Ну, пусть в тысячу раз.

— Во! — Миша поднял палец. — И зачем же без нее обходиться? Сейчас ведь не война.

— Ладно, ты мне мозги не пудри. К чему это?

Миша стал серьезным:

— Я тут как-то вспомнил об этом твоем бармене. И покой потерял, честное слово.

— А нада? — Фастов употребил старую курсантскую шутку, они в мореходке ею увлекались: на любую фразу собеседника отвечать вопросом «А нада?». Это даже самых невозмутимых выводило из себя.

— Что надо?

— Покой.

— Это же фантастика — такой бармен.

— А нада?

Миша в раздражении поправил галстук.

— Ты что, издеваешься? Могу и не отсвечивать.

Фастов еще не совсем понимал, к чему клонит Миша, но догадаться было нетрудно.

— Не злись, я же шучу, — миролюбиво сказал он. — Продолжайте, сэр.

— Болван ты, слушай дело. Можешь стать богатым человеком.

— Каким образом? И зачем?

— Затем! Сейчас ты молод и здоров, а искупаешься в ледяной воде… или свалится на тебя ящик с какой-нибудь железякой — куковать будешь?

— Не стой под стрелой.

— Ну, брось, пожалуйста, я ж не шучу. Ты пьяный, что ли?

— Никто еще не видел Фастова пьяным.

— Врешь, я видел, и не один раз.

Он был все же пьян немножко. Необычно деловой тон друга заставил его собраться.

— Миша, я тебя еще никогда так внимательно не слушал.

Но у Миши, кажется, пропала охота развивать свою идею. Он налил себе рюмку, выпил и сидел молча.

— Ну, дорогой мой, не злись, говорю. Продолжай.

— Я считал тебя серьезным парнем, — жестко сказал Миша, — а ты, оказывается, балаболка.

Весь хмель слетел с Фастова.

— Ты всерьез так считаешь?

Еще бы секунда, и они бы разошлись и больше не встретились. Миша вовремя уловил критичность момента.

— Теперь я тебе скажу: не злись. Не лезь в бутылку. Давай говорить по-человечески.

— Так ты и говори по-человечески. Что ты вола крутишь? Хлебушек, икорка… Проще можно?

Миша заговорил по-деловому:

— Я не напрасно про хлеб и икру. — Он взял лепешечку. — Ты везешь туда это, а привозишь это. — Он взял вазочку с икрой. — Конкретнее: повези, скажем, три тысячи рублей. Бармен по официальному курсу меняет?

— Да.

— Значит, привезешь три тысячи девятьсот долларов.

— Ты и курсы знаешь?

— А как же. И представляешь, сколько мы будем иметь процентов прибыли? Пятьсот процентов, дорогой, пятьсот минимум.

— Да-а… Есть на чем шею сломать. — Фастов тоже налил себе и выпил.

— Ты же через досмотр не проходишь?

— Пока верят… А там — поди знай…

Миша коротко махнул рукой.

— Сколько ты в загранку ходишь?

— Одиннадцать годков.

— Что ж, на двенадцатом проверять будут?

— Искушаешь ты меня, Миша, ох, искушаешь.

— Я бы на твоем месте не задумывался.

— Я бы на твоем тоже.

— Скажи лучше — трусишь.

— Не без этого. Но и совесть — она еще где-то там трепыхается.

— Но ты уже оскоромился, ты ж два раза из этой лужицы пил. Какая разница — один глоток или досыта напиться? Лужа-то отравлена, ты уж отравился.

— Пока не смертельно.

— И не будет смертельно.

Фастов взял уже подсохшую лепешечку, повертел ее в пальцах.

— Ну, привезу я доллары, что мы с ними делать будем?

— Не твоя забота. Найдутся люди.

— У меня лежат на книжке деньги, но я снимать не буду. Машинные. Скоро получать, — сказал Фастов, и это надо было понимать как полное согласие.

Миша улыбнулся.

— Найдем…

Тут-то в голове у Фастова и возникли соображения, которые заставили его вспомнить о высокой двери, обитой настоящей кожей. Опустив голову, он думал: что за человек этот Миша? Тот ли, за кого себя выдает? Судя по всему, он сильно смахивает на какого-то подпольного дельца. Почти никогда не ходит на службу. Иногда исчезает на несколько дней, и никто не знает куда. И разве можно на зарплату юрисконсульта, даже работая на двух фабриках, жить так широко? А Миша однажды выбросил за один вечер тысячу двести рублей — они гуляли тогда большой компанией в ресторане аэропорта…