Николай Верещагин - Любовь к велосипеду

-​ Ага! — высоко поднял брови Полосухин. — Вот вам, дети мои, польза предсезонной подготовки.

Ребята достали пластмассовые бачки с чаем. Саша Ря​бов протянул ему свой: «Глотни!» Почти шатаясь от усталости, но с блаженной истомой, Володя припал к бачку, и восхитительно вкусным показался ему этот холодный, слегка подслащенный сахаром чай.

До предела выжатый этой гонкой, но счастливый вер​нулся он домой.

-​ Мам, дай поесть! — крикнул он еще с порога. — Проголодался страшно… Я в другую секцию записался, — стаскивая с себя пропотевшую футболку, сказал он. — В велосипедную…

-​ Еще того лучше! — недовольная, откликнулась из кухни мать. — Это которые с голыми ногами сломя голову носятся?

-​ Они самые! — весело сказал Володя. — И я с ними носился. У нас прикидка была… Я на своем дорожном и то многих обошел…

Наскоро умывшись, он вошел в комнату. За накрытым столом сидел гость, двоюродный брат матери, дядя Павел. Он считался дальним родственником и заходил редко, но мать сразу бежала за водкой, хоть сама терпеть ее не могла. Она каждого, хоть бы и на последние деньги, старалась угостить получше, боясь, как бы люди худого слова о ней не сказали.

— Здорово, дядь Паш! — приветствовал его Володя и, усевшись за стол, сразу набросился на хлеб и колбасу.

— Налить стопарик? — щелкнул тот ногтем по бу​тылке и выразительно подмигнул, хотя знал, что племянник не пьет.

— Не-е!.. — с набитым ртом отмахнулся Володя. — Я пас!..

-​ Ну, дело хозяйское… А я приму, — солидно покряхтывая, сказал дядя. Он налил себе из уже ополовиненной бутылки, выпил и, морщась, захрустел соленым огурцом.

-​ Все спортом увлекаешься? — отдышавшись, заговорил он.

Володя кивнул.

— Пора бы и к делу какому присматриваться, — наставительно сказал дядя. — А то будешь болтаться всю жизнь, как отец. С места на место, как шарамыга…

При упоминании об отце Володя слегка поморщился, но дядя этого не заметил.

-​ Иван–то как, не пишет? — крикнул он матери, занятой на кухне. — Все на Северах? Все фарту ищет?.

-​ Да ты же знаешь, — горестно откликнулась мать. — Другая у него там. Не пишет и денег почти не шлет. Одна я тянусь. Того–другого надо, а где на все напастись?..

-​ Вот–вот, — пробормотал дядя. — Поматросил да и бросил.

Он задумчиво пожевал, глядя в пространство, потом перевел уже хмельной взгляд на племянника.

— Кончай ты, Вовка, эту бодягу — спорт!.. Мучают себя, а чего ради?.. Я так понимаю: в каждом деле цель должна быть. Ну, хочешь кататься, поднакопи деньжат, купи мотоцикл, особенно с коляской. Хоть картошки мешок подвезти, хоть барышню (он подмигнул и сделал в воздухе неопределенное округлое движение корявыми руками) прокатить с ветерком… Потом еще деньжат поднакопишь — машину бери. Ну, хоть «Запорожец» для начала…

— Нет, вы не правы, дядь Паш!.. — с горячностью, но вежливо возразил Володя. — Не всегда же деньги — цель. А бороться, а побеждать — разве это не интересно? Ради этого чемпионами становятся, ради славы…

-​ Что толку–то! — отмахнулся дядя как от несмышленыша. — Я тут к Витьке Сысоеву заходил, — сказал он матери, которая вошла со сковородкой и, поставив ее, села за стол. — Там племяш из Москвы приехал. Мастер спорта по этому… — Он неуклюже потыкал перед собой с растопыренными пальцами вытянутой рукой. — Тьфу ты!.. По фехтованию!.. Где–то на больших соревнованиях первое место занял… Ну, я спрашиваю его, Витькиного племяша, значит: «Сколь тебе за это дело (он выразительно пошевелил пальцами) плотют?» А он вот такой же, как твой, вздернул нос. «Нисколь, — грит, — я, — грит, — не за деньги выступаю». Ну и дурак, думаю. Он, слышь, десять лет этим делом занимается, по пять раз в неделю тренируется. Да ежели б вместо этого где–нибудь еще на полставки устроился, за эти годы машину б себе купил… Я считал, им за это дело большие деньги плотют, а они, вишь, за так! — недоумевая, покрутил он головой.

-​ Ничего вы не понимаете в спорте, дядь Паш, — сказал Володя с улыбкой.

-​ Нет, ты погоди! Ты подумай мозгами–то. Он ведь за десять–то лет на машину б скопил или, скажем, дом поставил.

-​ Я уж своему тоже говорю, — поддакнула мать, — чем попусту бегать да книжки читать, готовился бы лучше в финансово–экономический. Ведь какая специаль​ность золотая!.. Всегда при деле будешь, при начальстве, от всех уважение и почет…

— Да не нравится мне эта специальность, — отмахнулся Володя.

— Вот сколь у них понимания–то! — большим пальцем через плечо дядя выразительно потыкал в сторону племянника. — Фыркнул и все тут! А вырастут, поумнеют, локти кусать будут…

Мать вздыхала и кивала, соглашаясь. Она всегда поддакивала собеседнику, даже если в душе и не согласна была. Володе наскучил этот разговор — он встал и ушел на кухню.

— Так–то он у меня парень хороший, — понизив голос, сказала мать. — Не пьет, не курит, копейки без спросу не возьмет. Только вот упрямый — не сговоришься с ним никак… Без отца воспитывался, — вздохнула она. — Жалеть–то он меня жалеет, да не слушает нисколь…

На кухне Володя погасил свет, включил транзистор на подоконнике. Передавали фортепьянный концерт Грига, и эта изумительная музыка, прилетевшая сюда из Москвы, заглушила бубнящий дядин голос из комнаты. Он сел на табурет, прислонившись спиной к стенке, прикрыв глаза. Тут же, стоило лишь сомкнуть веки, вернулось ощущение быстрой езды, и он почти въяве почувствовал руль в натруженных ладонях, встречный ветер на разгоряченном лице…

Вместе с воспоминанием о гонке снова навалилась усталость. В полном изнеможении сидел он на табуретке, привалившись к стене. Каждая мышца болела и ныла, измученная непосильным напряжением, ноги онемели почти до бесчувствия. Но стойкая, затаенная радость не покидала его. И дело было не просто в том, что он хорошо выступил на прикидке. У него появилось счастливое предощущение, что он нашел наконец себя, что отныне жизнь его обретает какой–то новый смысл — у него есть призвание. Он старался не думать об этом: слишком рано, он не имел еще права. Но в глубине души все равно чувствовал, и это было здорово — ради этого стоило изнурять себя на тренировках, этому стоило отдавать всего себя до конца.

Когда Володя шел записываться в секцию на стадион «Авангард», у него была еще одна цель, еще одна причина, о которой он, правда, старался не думать. Там же в секции художественной гимнастики занималась и Галя Малинова. Он отгонял эту мысль, хмурился, когда она приходила в голову, — совсем не из–за Малиновой записался он в секцию. Все так, однако же он помнил и об этом, когда шел записываться на «Авангард».

Еще в девятом классе Галя была просто живая черноглазая девочка, в такой же, как у всех, школьной форме, а в десятом, после летних каникул, проведенных с мамой на юге, явилась вдруг в школу такой загорелой статной красавицей, что все только ахнули. И хорошела день ото дня. Это не только Володе казалось, это стало признанным фактом и скоро уже навязчиво повторялось по любому поводу. Девочки говорили о Малиновой с завистью, ребята с многозначительными ухмылками. А учителя, как водится, напав на тему, эксплуатировали ее нещадно: «Ты, Малинова. прической больше занимаешься, чем матема​тикой», «Учти, Галя, за красивые глаза я тебе четверку не выведу», «Ах, если бы ваши знания, Малинова, соответствовали вашей внешности!». Галя относилась ко всему этому легко, на упреки не обижалась, а делала такое покорное и грустное лицо, что сердца учителей смягчались, и они, бывало, все–таки выводили ей за красивые глаза хорошие отметки.