Григорий Глазов - Не встретиться, не разминуться

Вторую неделю Алеша гонял на «Жигулях» с инструктором. Машину он уже чувствовал, как свое тело, и, вырвавшись из городской сутолоки на трассу, раскочегаривал до «сотки», кося глазом на инструктора, мол, что скажешь? Тот молчал, пока стрелка не заваливалась дальше вправо.

— Брось, не жми на железку.

— Боишься? — посмеивался Алеша.

— Что с тебя получишь? А я работу потеряю.

— Дорожишь?

— Попробуй, устройся, если нет волосатой руки… Остановись, покурим.

Встали у обочины, вышли, размялись, сели за кюветом лицом к полю. На прошлой неделе прошелестели первые густые дожди. Дальний лес просквозило вздохом осени, он поредел, обронив зажелтевшие листья. За красный оплавленный горизонт опускалось солнце. На черной пахоте торчал трактор, возле него валялось ведро, мотки пакли. И — ни души.

— Ну что, гожусь? — спросил Алеша.

— Хоть в профессионалы, — безразлично мотнул головой инструктор. — Что собираешься делать?

— Не знаю… Пойду куда-нибудь шоферить. Может, на «скорую».

— Не возьмут. Из-за ноги, — убежденно, с каким-то превосходством сказал инструктор. Он был низкоросл, круглая лобастая голова, как цыплячьим пухом, прикрывалась слабыми светлыми волосинками, торчали детские розовые уши. Ему хоть как-то хотелось унизить Алешу, — завидовал росту, телу накачанному, тому, что Алеша запросто за полтинник смог нанять его, папа-доктор гребет, наверное, бабки, ублажает сына, сейчас и «Жигуля» купят. А он, инструкторишка, вынужден рисково калымить, вместо отдыха катать в послерабочее время на левом бензине, дышать пылью и отгаром, все время на нервах, следить, чтоб ученичок или ученица, упаси бог, не вмазали кого-нибудь, нюхать пот сидящей рядом крашеной шмары из комиссионки… — Точно говорю: не возьмут из-за ноги. На «скорую» тем более, — еще раз насладился он. — А на хрена тебе это, чудак?! Иди учиться или еще куда, на веселое. Дома-то, небось, все хорошо укутано: икрой мажешься, чтоб ляля облизывала…

— Мне нужно чувствовать себя, понял, лопушок? Силу свою.

Чтение рукописи Бабанова заняло у Петра Федоровича три вечера. Он уже начинал догадываться, что произошло тогда. Но возникали и сомнения. Однако судя по тому, что Бабанову трижды отказывали в издании книги по одной причине, как пишет его сын, «…такие события, мол, не подтверждаются рецензентами — военными историками», ответы на свои вопросы Петр Федорович получить и не надеялся, даже одолев рукопись до конца. И все же не дочитать ее уже казалось невозможным…

Он опять устроился за большим обеденным столом, зацепил страницы в том месте, где торчала закладка. Теперь справа лежал листок бумаги, куда он записывал возникавшие вопросы…

«…В южных и северных районах Города еще раздавалась стрельба, а в промышленной части уже было тихо. И мы поначалу решили, что там теперь немцы. Послали к «Сельмашу» разведку. Выяснилось — ничейный. И мы двинулись туда. Разбитые цеха завода, склады, подстанция, рухнувший корпус заводоуправления, бункерные помещения, подсобные постройки, котлован, где до войны начали строительство нового цеха, штабели кирпича, швеллеров, коммуникационные тюбинги — все это годилось для удобного узла обороны. На флангах мы облюбовали (на правом для третьей роты) Дворец культуры «Стахановец», трехэтажный, сильно побитый, и прилегающие к нему обрушившиеся дома, а на левом для первой роты Гаджиева — насыпь узкоколейки, железнодорожный мост и вагонный парк, где торчало штук двадцать вагонов. Замкнули мы оборону четвертой ротой в районе здания городского театра.

…Немцы появились, когда на дальних концах Города стрельба почти утихла. Сперва сунулась их разведка — легкий танк и два мотоцикла с колясками. Ничего не подозревая, они ехали по середке улицы, не так загроможденной камнями обрушившихся зданий. Подбитый из ПТР, этот танк горел потом до рассвета. Ночью мы с Лущаком вышли поглядеть, подобрать автоматы убитых мотоциклистов, сожалели, что двоим удалось укатить. Одного мотоциклиста очередью из РПД вышвырнуло на кучу кирпича и штукатурки, он лежал, успев обхватить голову руками, второму пуля попала в шею, он запрокинулся в коляске, сползшая пилотка закрыла пол лица, видна была только черная дыра открытого от боли или ужаса рта и белели оскаленные зубы. Я забрал «шмайсеры», Лущак вытащил из-за голенищ убитых запасные обоймы. И мы ушли, чтоб подготовиться к завтрашней встрече.

Так и началось. Многосуточный ад. Немцы выжигали нас огнеметами, разрывы мин и снарядов слились в один долгий гул, в котором свиста пуль уже вроде и не слышали. С каждым днем убывали продукты. Особенно донимала жажда. Обшарили все цеха — сухо. Видимо, водокачку немцы взорвали. Остаток воды в трубах мы высосали. И по ночам шарили по руинам, искали трупы немцев, чтоб снять с них фляги. Потери мы несли большие. Но хоронить было негде: кругом завалы обвалившихся зданий, кирпич, стропила. Долбить сухую землю было некогда да и невозможно головы поднять. Пытались по ночам, но на любой стук лома или лопаты, когда рыли яму в полштыка, чтоб хотя бы засыпать мертвецов, немцы начинали швырять ракеты и чесать из пулеметов по звуку. Случалось, пока рыли могилку для трех-четырех, тут же добавлялся еще один покойник. Раненых старались перетащить в подвал Дворца культуры к военфельдшеру Левину. От его санроты почти никого не осталось — большинство людей я забрал в строй.

Как уже упоминал, батальон наш родился недоношенным — заполошно, в спешке, суматохе, панике, с ходу вступили в бой, полных списков личного состава ротные сложить не успели. Да и отправлять похоронки было некуда, как и строевки. Красноармейские книжки, командирские удостоверения и медальоны убитых, какие удавалось собрать, комиссар складывал в пустой вещмешок. Для связи с ротами посылали людей. Три катушки кабеля от обстрелов минами, снарядами, от обвалов превратились в обрывки, сращивать их стало невозможно, бессмысленно, только теряли людей. В первой роте у Гаджиева прямым попаданием мины от телефониста с аппаратом остался только сизый дымок в воронке. Связным тоже было не легче: немецкие снайперы стерегли. Однажды случилось ЧП: приказали одному солдату отправиться к Гаджиеву, а он испугался. Немолодой мужик, спрятался он на подстанции, захлопнул железную дверь, задвинул засов. Лущак рассвирепел, выхватил наган и — туда: «Застрелю гада!» Добежал, рванул раз-другой дверь, крикнул, а оттуда вдруг бах — и все. Застрелился. Я знал его, неплохой солдат был. Не хочу называть имя и фамилию, может, жена осталась, дети, а теперь уже и внуки, наверное…

В роту Гаджиева добираться приходилось через железнодорожный мост, по насыпи, место открытое. Немцы уложили там немало наших посыльных. Рация у нас имелась одна — РБМ. Хоруженко много раз пытался связаться со штабом 12-й курсантской бригады, ей мы должны были оперативно подчиняться. Но никто не отзывался. БАСы [5] БАС — батарея анодная сухая — питание к рации. в рации подсели, видимо, дали нам старые, после долгого расхода, потому комиссар приказал Хоруженко включать только для приема сводок Совинформбюро. Так, не помню уже на какой день, Хоруженко и поймал сообщение Москвы: «После ожесточенных уличных боев с превосходящими силами противника наши войска временно оставили Город…»