Григорий Глазов - Не встретиться, не разминуться

Без стука, не спрашивая, вошла Тоня.

— Ты чего? — отвернулся он к стене.

— Тельняшку твою постирать… Мойся себе… Господи, да насмотрелась я на вас и в Кабуле, и здесь в госпитале… В вертикальном положении все вы стыдливые, особенно когда голые, а баба одета, — она заткнула пробкой раковину умывальника, набрала воды и насыпала стирального порошка…

Потом пили чай. Варенье было темное, вяжущее, с крупными ядрышками, вкусное.

— Это из чего? — спросил он, облизывая ложку.

— Орех. Мама варила…

Ночью долго не спали. Тоня сидела, подложив под спину подушку и натянув на поджатые колени одеяло.

— У меня с пятнадцатого отпуск, — сказала она. — По графику. Дают путевку в Ялту в военный санаторий.

— Поедешь?

— Конечно! Может, еще поплаваю, позагораю.

Он удивился легкости, несомненности этого «конечно!»

— А ты бы разве не поехал? — спросила она, почувствовав в его молчании то ли обескураженность, то ли осуждение.

Он не ответил. Испугало вдруг, что с отъездом Тони возникнет пустота, излишек свободного времени, оно станет, как кандалы, и неизбежно всплывет муть, когда не знаешь, куда уткнуться, увернуться от раздумий, воспоминаний, сомнений, неуверенности, растерянности перед всем, что движется, шумит, кудахчет, орет, хохочет, суетится, галдит в очередях, примеряет, покупает, шуршит купюрами, одним словом, живет по своим законам. Но что он мог сказать? «Не езди! Как же я тут буду один?..» Детский сад… И тут он подумал: почему объявила не сразу? Ведь сидели, пили чай, болтали… Отпуск, дают путевку, хочется на солнышко, к морю… Нормальное дело… Но вроде ждала какого-то удобного момента, чтоб осторожно, как на цыпочках сзади… А может, не одна едет?.. Спросить или нет?.. Сейчас, вот так, тут, в постели, и ложь услышать страшно, и правду не легче…

— Две недели еще позагораешь. Сентябрь в Крыму хороший бывает, — только и сказал он…

И была еще одна суббота, и лежание на тахте, и чтение Майн Рида вперемежку с «Московскими новостями», их в киоске «Союзпечати» при больнице отцу оставляли за три номинала.

Мать ушла в парикмахерскую, отец подался в больницу, — поступил тяжелый больной.

Алеша позвонил деду, но и тот куда-то исчез. Последнее время, замечал Алеша, дед стал озабоченный, говорил мало, от него попахивало корвалолом — этот запах Алеша знал. Он достал из ящика большую групповую фотографию — их взвод, еще в «учебке». Ребята в гимнастерках, в панамах. Крестиками им помечены те, кого уже нет, кружочками — кто был ранен. Смотрел на лица, вспоминал голоса, — как говорил тот или другой, как улыбался, как бежал в строй или выходил из строя, как ел, держал ложку… Их уже нет… Засыпаны землей… Кто где… И их уже не будет…

Он вздохнул, чувствуя ком в горле. Никогда и никому не говорил, как хотелось знать имена тех нескольких, которые решили послать туда десятки тысяч вчерашних школьников. Кто из этих старцев еще жив?.. Встретить бы такого благообразного! Поглядеть, как нежен он со своими внуками на лужайке дачи, как принимает на ночь таблетки и капли, не понятно для чего продлевая свою жизнь. Помнит ли, как послал нас умирать? Очнулся ли тогда после снотворного и хорошо ли слышал, за что голосовал, поднимал руку — «за»?.. Алеша понимал, как бессилен он все это узнать, как долго, может, всю жизнь, будет мучить такое бессилие, невозможность встретить хотя бы через много лет взрослого уже внука одного из тех старцев и показать ему эту фотографию…

Все решено: в понедельник он идет в отдел кадров «скорой помощи». В армии заполняли анкету на него, теперь придется самому…

Ответы из архива Министерства обороны и из редакции «Военно-исторического архивного вестника» пришли на одной неделе. Два официальных сообщения: «…По вашей просьбе внимательно просмотрены все документы, касающиеся действий Оборонительного района в августе — сентябре 1942 года. Никаких упоминаний о 1-м СБОНе не имеется. Начальник отделения. Начальник хранилища…» Почти то же, но другими словами из редакции: «Никакими данными по личному составу 1-го СБОНа и вообще о его существовании не располагаем. Этим вопросом мы уже занимались неоднократно. Не исключено, что часть дел и переписка сожжены были в сложной боевой обстановке того времени. Но и в этом случае в обилии документов по действиям войск Оборонительного района, которые хранятся в нашей картотеке, должно было быть хоть упоминание о 1-м СБОНе. С уважением заместитель главного редактора…»

Вот и все.

Петр Федорович включил люстру, и плоская тьма навалилась на окна. За ними вдоль тротуаров мокли под дождем платаны, с трудом удерживая в скрюченных черных ветвях проржавленные уже листья…

«Вот и все», — еще раз подумал Петр Федорович. И как бы испытал облегчение: кто бы ни был тут прав, а дальше ехать некуда…

Полчаса назад он вышел от главного врача «скорой», до этого побывав у кадровика и заполнив анкету. Как и напророчил коротышка-инструктор, ездивший с ним на учебных «Жигулях», водителем Алешу не приняли — из-за ноги. Главврач долго и нудно объяснял, какая это ответственность, поняв из анкеты, что Алеша не однофамилец, а сын доктора Силакова, сожалел, что ничем не может тут помочь, что вакансии у него только санитарские.

И Алеша, не раздумывая, согласился: «Оформляйте».

Главврач несколько смутился, спросил, не будет ли возражать отец. Но Алеша резко сказал: «Я пришел не из детсадика»… Переписал заявление, и главврач в углу начертал: «К приказу…»

Праздновать было нечего. То, за чем шел, не состоялось, но и уходить пустым не хотелось. Санитаром — так санитаром. Пройдя квартал, он и увидел огромную, цветастую рекламу «Рембыттехники» и вспомнил: Сашок-Посошок там… Почему бы не съездить?..

Завод находился почти на выезде из города, конечная остановка троллейбуса. Вытянувшийся вдоль шоссе трехэтажный блочный дом с большими окнами. Сквозь пыль на них с усилием просвечивали трубчатые лампы, метались вспышки электросварки. Проходная была открыта, в будке никого, огромный двор оказался заваленным ящиками, старыми корпусами допотопных холодильников, бочкообразных стиральных машин. От какой-то тетки в робе и в кирзачах, тащившей насос-опрыскиватель, Алеша узнал, где гараж. Оттуда его отослали в мастерские. Толкнув железную дверь, он увидел на ямах «рафик» и «москвич-пирожок». Сверху, с рельсов свешивались тали, опускавшие опоясанный цепями двигатель. У верстака усатый мужик выбивал втулку из цапфы, зажатой в здоровенных тисках.

Алеша спросил, где найти Прокопьева.

— Старшего или младшего?

— Младшего.

— Под «пирожком».

Алеша подошел к яме:

— Привет, рабочий класс!