Анатолий Карташкин - Карточные фокусы

Ранее говорилось о неком парадоксе. Следовательно, памятуя о пионерской роли криминальных предшественников, проиллюстрировать заявленный парадокс будет логичным на эволюции дел именно шулерских. Проведем сравнение их карточных технологий, разделенных почти столетием.

Вначале заглянем в первые годы XX века. Познакомимся с одним из персонажей рассказа «Месть», написанного А.Н.Толстым – с человеком, выведенным под фамилией Чертаев. Красноречивая фамилия. Несомненно, сигнализирующая читателю об отношении автора к герою – мол, не заблуждайтесь насчет этого гражданина. В духе давней литературной традиции: раз назван, скажем, Птициным, стало быть – из орнитологов. Или из залетных. Ах, если бы подобное стало нормой в реальности! К примеру:

– Здравствуйте! Очень приятно. А фамилия-то ваша как?

– Шулеров.

– А? Да… Все ясно. С вами не играем-с. До свиданьица. Как было бы здорово! К несчастью, такое почти никогда не случается в жизни. А в рассказе Чертаев, человек высокого роста, обладает вполне демонической наружностью – стриженый, словно каторжник, с глубокими морщинами и черными, как у турка, усами. И вот сей молодец, заглянув в один из санкт-петербургских карточных притонов, чтобы сыграть, размахнувшись, от души, неожиданно видит там другого персонажа – Сиваче-ва. Нищего аристократа, хотя и обеспечиваемого «на проценты от своих долгов», но слывущего отчаянным кутилой, беззаботным игроком и обольстителем женщин. Прежде изысканный Сивачев выглядит ныне весьма непрезентабельно – обшарпанный, с ямами на землистых щеках, с воспаленными глазами и в грязном белье.

– Н-да, – подумал Чертаев. – Жаль аристократа. Ведь игрок как-никак. Почти свой по духу. Что ж, ладно. Была не была.

Он привез опустившегося Сивачева к себе домой на Кирочную и во время мытья промотавшегося кутилы в ванной задумал диверсионно-игровой план, в коем роль тайного исполнителя предназначалась помытому Сивачеву. Когда случайно подобранный аристократ отдохнул от недавнего прошлого, Чертаев перешел к его целенаправленному тренажу, и в течение одиннадцати ночей провел с ним учебно-практический курс под условным названием «Использование возможностей шелкового пояса, надеваемого под жилет, в азартной карточной игре». Суть занятий сводилась к обучению манипуляциям с «накладкой» – колодой, карты в которой разложены определенным образом и которая перед игрой скрытно засовывалась под тот самый шелковый пояс. Потом эти карты незаметно извлекались и размещались поверх обычной, участвующей в игре колоды. Отсюда – «накладка».

Затем – боевые действия в Невском клубе против князя Назарова. Перспективный ученик, зарядив потайную колоду на шестнадцать ударов, сумел дважды положить «накладку», и оба раза невидимо для окружающих, в результате чего после девятого удара в банке на столе скопилась гигантская сумма – восемьсот тысяч рублей, так как князь Назаров, охваченный неодолимым азартом, на каждом заходе шел ва-банк.

– Сегодня Сивачев купил билет в Париж – понимаете? – эти слова шепнул не отрывающему глаз от карт Чергаеву Шурка, один из сновавших от стола к столу льстецов-прихлебателей. И Чертаев, услышав, вдруг насторожился, выпрямился.

Когда князь Назаров пролетел на одиннадцатом ударе, отстегнув новую пачку ассигнаций, Чертаев наклонился к уху замыслившему аферу ученика:

– Александр Петрович, возьмите меня в половинную долю.

– Нет, – резко ответил Сивачев, покоробив все представления демонического Чертаева о человеческой благодарности.

– Двадцать пять процентов – мои? – не желал сдаваться учитель шулера.

– Нет, – повторил Сивачев.

Тогда Чертаев решил расквитаться, и тотчас же. Он стукнул костяшками руки по столу и крикнул:

– Господа, прошу снять деньги: карты краплены!

Бывший обольститель позеленел – еще бы, заполучить такой афронт от преподавателя мастерства! – поднялся, рванул на себе фрачный жилет, зачем-то вытащил тайную колоду, для чего-то сунул ее в руки князю Назарову, после чего кинулся в ревущую толпу…

В итоге Сивачев застрелился. Чего и следовало ожидать. С неясным будущим, без средств к существованию, да еще публично уличен – какой уж тут, извините, Париж?!

Вот в этой мелодраматической сюжетной канве и размещен шулерский технологический прием – «накладка». Весьма популярная в ту эпоху хитрость, довольно распространенная жульническая уловка. Приглянувшаяся в качестве литературной детали не только А.Н. Толстому, но и другому выдающемуся русскому прозаику – А.И. Куприну.

Тот, кто полагает, будто шулер непременно должен иметь мефистофельскую наружность либо облик бандита с большой дороги, ошибается. В рассказе Куприна «Ученик» действуют несколько шулеров. И все с виду – приличные люди. Один из них – Балунский. Высокий, прекрасно сложенный старик с тонкими, гордыми чертами лица – он держал себя независимо и уверенно на глазах большой публики, а манеры его пронизывала наигранная внешняя барственность. Другой – студент. С сутуловатой фигурой, с голубыми глазами на бритом, длинном лице и со светлыми и курчавыми волосами. Чем не благородные интеллигенты? Ночь. Они стоят на палубе парохода, плывущего по Волге, и беседуют. Точнее, говорит один студент. Так как час назад он участвовал в карточной игре против двух богатых типов, поднявшихся на борт в Самаре, и выиграл. Что до Балунского, его чрезвычайно интересует подробная технология победы. Поэтому он почтительно слушает. А студент негромким голосом отгружает ему конфиденциальную информацию:

– Они сели на пароход, чтобы стричь баранов, но у них нет ни смелости, ни знания, ни хладнокровия. Когда один из них передавал мне колоду, я сейчас же заметил, что у него руки холодные и трясутся. «Эге, голубчик, у тебя сердце прыгает!». Игра-то была для меня совершенно ясна. Партнер слева, тот, у которого бородавка на щеке заросла волосами, делал готовую накладку. Это было ясно, как апельсин. Нужно было их рассадить…

Вот и прозвучало знакомое словцо – накладка!

Разберемся, чем мы располагаем. Два замечательных русских писателя, касаясь секретной шулерской механики, будто сговорившись, указывают в одну и ту же точку. Словно в ней и сконцентрирован весь полет шулерско-престидижитаторской мысли. Случайность, совпадение или дань мошенническому стереотипу, характерному для начала ХХ века?

Существование парадокса предполагает наличие не одной, но обязательно двух позиций, неважно – практических или мировоззренческих. Обрисованная первая из них, будучи взятой в одиночку, изолированно, еще не способна вызвать к жизни молнию парадоксальности, однако она готова оказаться исходной площадкой. Дело за второй.