Марк Каганцов - Байки о «Скорой»

Возвращается моя фельдшерица с вызова вся в слезах. Спрашиваю ее, в чем дело. Она, всхлипывая, рассказывает, что поступила, как я посоветовал, правда, диагноз написала немного иначе: ОРЗ. Отравление солями тяжелых металлов? — так, ей казалось, звучит красивей. Дежурный реаниматолог — молодая женщина начала ее в приемном покое при больном и медсестрах раздраженно отчитывать: «Что Вы пишете всякую ерунду! Цинк — это не тяжелый металл! Вы, наверно, в школе плохо учились!» И тому подобное…

Успокоил я свою фельдшерицу, как сумел, и обещал поговорить с врачом — реаниматологом по поводу ее поведения. Сначала я хотел просто позвонить врачу по телефону, а потом решил, что лучше перенести этот разговор на «пятиминутку» у главного врача, чтоб доктор «на собственной шкуре» почувствовала, каково это, когда тебя отчитывают в присутствии других лиц.

«Пятиминутка» у главного врача — это устный отчет за прошедшие сутки, занимает он, как правило, куда больше пяти минут. Присутствуют главный врач, его заместители, заведующие вспомогательными службами, дежурные врачи всех отделений больницы и старший врач смены «скорой помощи» — человек 20. Дежурные врачи отчитываются по давно заведенному порядку.

Когда врач-реаниматолог закончила свой отчет, пренебрежительно отозвавшись о «скорой», я попросил у главного врача разрешения сказать пару слов.

— Скажите, пожалуйста, — обратился я к реаниматологине, часто ли в Вашей практике встречаются отравления солями тяжелых металлов?

— Нет, не часто, — ответила она.

— И в нашей, к счастью, тоже. Что же худого в том, что фельдшер, заподозрив редкую патологию, имея на то основания, привез к Вам, как узкому специалисту, то есть более компетентному в данном вопросе коллеге, больного на консультацию? И стоит ли высокому специалисту самоутверждаться, унижая фельдшера при посторонних?

У меня есть к Вам еще один вопрос: скажите, пожалуйста, что тяжелее — килограмм цинка или килограмм ртути?

— Они весят одинаково, — ответила врач.

— Вот видите, значит, понятие «тяжелый металл» — относительно. Это вообще — музыкальный термин, относящийся к року, то есть судьбе. Что же касается отравления солями, то это — вполне возможная вещь, ведь салями, если я не ошибаюсь, — копченая колбаса…

Спустя пару секунд, ушедших на «переваривание» сказанного мною, раздался оглушительный взрыв хохота присутствующих. Реаниматологиня стояла молча, красная, нервно кусая губы.

Это было в 1955-м году. Мне было 7 с половиной лет. Я учился в первом классе. Жили мы в бараке на улице Победы. В бараке было 4 секции. В каждой секции было по 3 комнаты, в которых жило по семье, и общая кухня с большой плитой. Плиты и печи отапливались углем. Воду нужно было носить с колонки, находившейся метров за 200 от барака. Холодный и вонючий туалет типа «люфт» находился в тамбуре. Я все время боялся провалиться в дырку. Ночью для малых нужд пользовались горшком. Наружные двери открывались внутрь, иначе после пурги из барака не выйти. Зимой бараки заносило по самые крыши, и ребятня каталась с крыш на санках.

В апреле у меня родился братик. Апрель в Воркуте — это еще зима с морозами и пургами. Правда, полярная ночь в это время уже заканчивается и световой день достаточно длинен.

У меня появилась новая домашняя обязанность — ходить в магазин за молоком. Молочный магазин находился почти в километре от дома, ну, может быть в метрах восьмистах.

Однажды была оттепель, а потом подморозило, и был сильный гололед. На обратном пути из молочного магазина я поскользнулся, упал, и все молоко пролил на себя. Оно на мне тут же обледенело. Дома отец укоризненно покачал головой, заставил переодеться, выдал мне новые деньги и снова послал за молоком. На обратном пути я снова упал и опять пролил молоко. Отец снова дал мне денег и опять послал за молоком. Он сказал, что человек должен отвечать за порученное ему дело и доводить его до конца. И мама не возражала.

И в третий раз я упал на том же месте и пролил молоко. Сижу на льду и плачу. Ко мне подошел какой-то мужчина и спросил: «Ты не ушибся?» Я ответил, что нет. Он помог мне подняться и спросил, почему тогда я плачу. Я ему объяснил, что уже 3-й раз пролил молоко, а оно нужно для маленького братика, и денег у меня нет, и я не знаю, как мне идти домой с пустым бидоном, потому что человек должен отвечать за порученное ему дело и доводить его до конца…

Он сказал: «Не плачь», и дал мне денег на молоко. И вот, когда я снова возвращался с молоком, я опять упал, но бидон держал уже на вытянутой руке, и молоко все-таки не пролил и донес до дома.

Вот такая история. Вроде, ничего в ней нет особенного. Почему же я больше полувека храню ее в своей памяти?

В то лето мы, как обычно, всей семьей отдыхали у моей мамы в Хадыженске. Хадыженск — маленький городок на Кавказе в Краснодарском крае. От него всего 2 часа езды до моря в Туапсе. Ездить туда удобно, прямой поезд «Воркута — Адлер» останавливается на станции Хадыженской всего на 2 минуты, но этого, обычно, достаточно, чтоб залезть или вылезти.

В этом году отпуск у меня заканчивался в последних числах августа. Зная, как в это время трудно с билетами с юга, мы заранее в Воркуте купили обратные билеты, но там продавали не с любой станции, а только с конечной — из Адлера.

Отпуск подходил к концу, и возник вопрос: а не займут ли наши места в вагоне, если мы будем садиться не в Адлере, а на станции Хадыженской? Что же нам всей семьей с вещами тащиться в Адлер? Мы решили, что в Сочи с билетами и младшим сыном поеду я налегке, а жена с вещами и старшими сыновьями — младшими школьниками сядут в Хадыженской.

Утром мы с пятилетним Семой сели на Белореченскую электричку и спокойно доехали до Туапсе. Там я купил билет на Адлеровскую электричку. До отправления оставалось минут 40. На первый путь подошла электричка, как я думал Адлеровская. Людей в нее село немного. Я отправил Сему в вагон, а сам стоял на перроне у дверей и курил.

Вдруг двери закрылись, и электричка поехала в сторону Хадыженска. Что делать? Я кинулся на вокзал. Он был забит пассажирами. У касс и справочной змеились очереди — не пробиться. Кабинет начальника вокзала был закрыт. Я выскочил на привокзальную площадь, сел в такси и попросил водителя ехать как можно скорее к ближайшей станции северного направления — разъезду Греческому, может, успеем обогнать электричку. «Как там ребенок? — думал я, — наверняка, страшно напуган».

К тому времени, как мы подъехали к Греческому, электричка уже прошла. Народу там никого не было. Продолжать дальнейшую гонку за электричкой было рискованно. Не отпуская таксиста, я пошел к начальнику станции и объяснил ему сложившуюся ситуацию. Он сказал мне: