Эллисон Майклс - Дневники обжоры

Ещё один пирожок. И ещё один. Как же вкусно! Можно позволить ещё один.

Моя мама пекла невероятные пирожки с мясом. Сложно было остановиться, чтобы не слопать всю тарелку ещё до конца включенного кино. Но не дело было не в мясных пирожках. И не в скучном кино.

Просто в принципе тяжело остановиться, когда ты обжора.

Привет, дорогой дневник, меня зовут Э., и я обжора.

Я поняла это в 16 лет, когда ела те самые пирожки. Они были такие сочные, такие воздушные. Начинка смешивалась во рту таким спектром вкусов, что я реально могла съесть штук шесть. И это после плотного обеда. Сильно, правда?

И вот я пошла на кухню в шестой раз, неся в руках блестящий, румянобокий пирожок, словно знамяносец, с трепетным желанием поскорее отправить его в рот. Живот выкрикивал протесты злобным бурчанием, пытаясь воззвать к совести и здравому смыслу. Но совесть и здравый смысл были со мной заодно, поэтому мы отказывались слышать доводы желудка.

Я уплетала сдобное тесто, облизывала жирные пальцы и мычала от удовольствия, пока мне не поплохело. И мысль, словно пуля, пронзила голову. Что же я творю? Это ненормально пихать в себя еду, хотя ты уже забит под завязку, просто потому, что на кухне миска вкусных пирожков.

Эта последняя штучка заставила меня призадуматься о моих пристрастиях к еде. Меня осенило – это не здоровый аппетит, это уже на грани безумия. Что-то из разряда наркомании, только пирожковой. Когда руки ломает от желания съесть ещё хоть что-то, хотя для этого в желудке уже не было места. Проблема была в том, что в душе всегда оставалось место для еды.

А тут ещё это зеркало в полный рост. Несложно догадаться, как выглядит шестнадцатилетняя девушка, в которой больше пирожков, чем в корзинке Красной Шапочки. Я никогда не была худышкой, да что уж там, даже стройняшкой не была. Но булькающий, недовольный шар, появившийся там, где должен быть живот, вызвал страх. Когда я садилась на диван или просто стул, живот складывался впереди тройной складкой – мал, мала, меньше. Никогда я особо не парилась по поводу фигуры и считала себя обычной, нормальной, нехудой девушкой. Но в тот день наконец здравый смысл предал желание нажираться до отвала.

Тогда я и поняла, что нужно что-то менять.

И поменяла. Кардинально. С того самого дня начался мой путь реабилитации от пищевой зависимости. Он был сложен, он был долог. Хотя кого я обманываю. Он до сих пор не закончился и продлится ещё долгие годы. Наверное, это как алкоголизм. Ты не пьёшь месяцами, получаешь заветный жетон трезвенника и спускаешь все свои усилия к чертям, когда во рту оказывается росинка спиртного.

В моём случае, крошка пирожного. Клубящийся аромат свежих булок, только из печи.

Прежде чем начать свою дорогу к похудению и излечению от вредной еды, стоит немного рассказать о моей семье, чтобы получить полную картину.

В моей семье НИКТО НИКОГДА не следил за фигурой, не соблюдал пищевой режим, не занимался спортом. Иногда казалось, что живёшь в клане прожорливых гномов, где фрукты не считались за еду, а жаренные отбивные числились в меню, как диетические.

Не скажу, что абсолютно все были толстыми, нет. Мамин вес лет 15 волшебным образом держался на отметке в 68 кило, и она выглядела нормальной. Не худышкой, но мне казалось, что всё как надо. Папа – широкоплечий, физически сильный богатырь, которые рождались в его семье и росли как на дрожжах – от хорошей жизни начал больше кушать и полнеть.

Сейчас он весит килограмм под 140 и даже не собирается смотреть в сторону обезжиренного творога. Иногда я завидую его возможности в любой момент открыть холодильник и сделать себе толстый бутер. И бутерброды моего папы не отличаются пропорциональностью: там слой колбасы всегда раза в три толще ломтя хлеба. А между ними белоснежные майонезные просторы. А ещё он обожает молоко. Так сильно, что залпом выпивает полпакета, когда хочет пить. Так было всегда: вместо воды он пил молоко. Каждый день мы покупали по три пакета, чтобы в холодильнике всегда был запас.

Ещё одна любовь папы (помимо мясных и сосисочных изделий) – это конфеты. И в этом он даже перещеголял маму, хотя считается, что женщины большие сладкоежки. Если в доме появлялся пакет конфет, то они надолго не задерживались. Этим мы с братом пошли в него. Нельзя было просто взять и растянуть удовольствие на целый день или на неделю. Мы съедали всё одним махом.

Но папа отшучивался. Мол, он – борец со сладким. Он конфеты не ест, он их уничтожает, чтобы другим не было соблазна. Теперь эта шутка гуляет в моей семье, как ветер в тундре.

Папа дважды всё же пытался похудеть. Впервые, когда осознал, что всё же цифра на весах начинает выглядеть пугающе. Но дальше покупки грейпфрута и бутылки кефира не заходило.

Второй раз за него взялись врачи. У отца начались серьёзные проблемы со здоровьем. Я не беру во внимание высокое давление, учащённый пульс и сумасшедшую нагрузку на сердце. У него развилось апноэ. Воздух стал плохо поступать в лёгкие, и пока он спал, мог десять раз за ночь перестать дышать. Начиналось кислородное голодание. Папа бродил по дому, как лунатик, а потом не помнил этого. Он мог бесконтрольно встать и пойти перебирать свой набор удочек, просто потому что ему снилась рыбалка. Он не высыпался и от этого спал днём. Постоянно и везде. И я не преувеличиваю.

Папу клонило в сон за праздничным столом, в очередях, на прогулках, за рулём. У него слипались глаза, и он мог болтаться в разные стороны, как маленький ребёнок, засыпающий средь бела дня. За него было стыдно перед людьми – это было не самое приятно зрелище. Но страшнее всего было ездить с ним в машине. Бывали мгновения, когда он просто отключался на пару секунд. В дальнюю дорогу папа брал с собой еду, чтобы жевать и не засыпать. За десять километров он съедал большой брусок сыра, а мог его обронить, потому что потерял связь с реальностью.

Мы его упрашивали, уговаривали, ругались с ним. Молили его пойти к врачу и сесть на диету. Я психовала и отказывалась ездить куда-то с семьёй – было жутко смотреть на дорогу и понимать, что в любую секунду может случиться беда. Мама вела себя более мягко, просто потому, что папа потом очень на неё злился и даже повышал голос. Хотя всегда был очень добрым и ласковым человеком.

Это продолжалось почти год. Почти год мы боялись за его жизнь, когда он ездил один. Боялись за свои жизни, когда садились на пассажирские сидения. Но папа отказывался лечиться. Говорил, как все больные: у меня всё нормально, отстаньте, вы пытаетесь меня упечь в больницу. Ему было страшно, стыдно и лениво обращаться к врачу. А нам было страшно за то, что будет дальше. Однажды он кстати угодил в аварию, но всё обошлось.