Алессандро - Я сделал это! От шизофрении к оранжевым шнуркам

Фантазёр всегда находится внутри своего мира, и ваша реальность ему безразлична. Вы можете стать чуждым для него человеком, если будете навязывать своё видение.

Я думаю, если такой ребёнок не встречает поддержки в своём любимом занятии, которое взрослые должны лишь направлять в житейское русло, его мозг постепенно учится фантазировать даже в том, что он слышит, а может, и видит.

Хорошо, что в первые три года жизни я ещё не совсем замкнулся в своих грёзах. Тогда я ещё любил кататься сначала на четырёх-, а потом и на трёхколёсном велосипеде, который дедушка привёз из какого-то города. Во время таких поездок необходимо внимательно смотреть, не подрезает ли тебя справа А. и не выбегает ли на дорогу Ю., которые, однако, так и норовили подрезать и выбежать, будто были созданы для дорожных происшествий.

Необходимо, двигаясь навстречу другому маленькому велосипедисту, кричать: «Би-бип!» А когда столкнёшься, очаровательно улыбнуться и сказать: «Бип, что ли…»

Помимо всего, я был ещё и очень милым малышом. Во втором подъезде жила моя ровесница Р., умная, хорошо развитая девочка. Её мама и бабушка умилялись мне, как и многие во дворе, и часто звали в гости.

Бабушка Р., педагог с советским образованием, всегда находила, чем нас занять. Она знала свою внучку и хорошо понимала мои особенности. Я мог болтать, сколько влезет.

Р. была первой девочкой, которая влюбилась в меня. Будучи ребёнком, я ещё не мог понять этого. Лишь по рассказам моей мамы знаю, как Р. млела, когда видела меня, как торопилась разложить игрушки. Я же ходил к ним в гости для того, чтобы поиграть, поболтать и полакомиться чем-нибудь вкусненьким.

В последующие годы, перед школой, мне хватало и внимания ровесниц, и благосклонности взрослых. Особенно когда они видели на своём любимчике хорошо выглаженную белую рубашечку с бордовой бабочкой, а сверху – любопытные искренние глазки.

Моя мама считает, что я был исключительно привлекателен, и мне очень приятно положиться на мнение женщины, знающей толк в этом вопросе. Ну что же! Если ещё в роддоме врачи и медицинские работники сошлись на том, что такого симпатичного подопечного у них не было давно, то как жаль, что в начале четвёртого десятка я выгляжу довольно заурядно. От симметричного лица остался лишь тройной подбородок. Впрочем, этим я хочу показать решённый внутренний конфликт молодого мужчины, которому его внешность безразлична.

Однако для моей бабушки она на долгие годы стала аргументом в те моменты, когда у меня что-то не получалось. Она твердила при неудачах: «Ну как же так? Ты красивый, и поэтому ты должен был это сделать!»

Если бы я не был красивым в детстве, то, может быть, мне и не пришлось бы спустя годы с такими эмоциями говорить: «Я сделал это!»

В общем, в первые три года жизни у меня всё было неплохо – если вынести за скобки то, что было позже.

Однажды я проходил мимо лавочки, где сидело несколько бабушек из нашего подъезда. Причём те же самые бабушки общаются на той лавочке до сих пор, кажется. Одна из них что-то спросила у меня, а я не смог ответить.

– Т… т… ттт… – вот всё, что мне удалось выговорить.

Заикание началось без видимых причин и было достаточно сильным. Я запинался на одних и тех же согласных: т, п, б, к, иногда даже на гласных. Как трёхлетний фантазёр со стажем, я сразу заявил своим родителям, что всё потому, что я испугался упавшего на голову стекла. На самом деле никакое стекло не падало. Точнее, установить истину в этом вопросе мне не удалось до сих пор.

В речевой центр, известный далеко за пределами нашего города, брали только с пятилетнего возраста, поэтому мне предстояло какое-то время мучений. Они и заставили меня ещё больше сомневаться в том, что я полноценный. Думаю, что фраза «Я не сделаю это!» звучала в моей голове всё отчётливее.

«Почему я не могу нормально говорить, когда до этого болтал чуть ли не сутками?! А главное – как же мне теперь болтать?! Как общаться с дедушкой, когда он приезжает из командировки?!» – мог думать я.

Если распад человека можно образно представить в виде спирали, то это был новый виток. Мой мозг тогда всё-таки смог свыкнуться с проблемой, но плохое будущее было уже неминуемо.

Для ровесников во дворе я быстро превратился в нежелательного товарища: хилый, болезненный, никогда не участвовавший в шумных играх, а теперь ещё и не способный связать двух слов.

В какие-то моменты я и вовсе не мог говорить. Видимо, это породило тревожность, которая впоследствии лишь усугублялась.

Вот первый момент, который разделил мою жизнь на «до» и «после. Когда-то большинство людей умилялись, глядя на меня, и мне было очень комфортно. А теперь? Из милого «инопланетянина» я превратился в мальчика с дефектом.

«Я? У меня дефект?! Эй, личная служба безопасности, вы недоработали! Теперь я всю жизнь буду винить вас во всех своих проблемах!»

Глубокие корни моего дальнейшего распада, даже развала, кроются именно в том возрасте – около трёх лет. Заикание – это чудовищная вещь, и если бы я не был настолько смел, чтобы писать о своей шизофрении, то написал бы книгу «Я сделал это! От заикания к пению в хоре».

«До» и «после»… Однако я всё равно сделал это. После всего.

Около четырёх лет от роду я заинтересовался буквами, которые были нарисованы на детских кубиках. Оставалось лишь спросить у мамы, что именно они означают. Родители были очень рады тому, что я научился читать самостоятельно. У моей личной службы безопасности стало меньше забот по поводу сына и внука.

Вот тогда и началось моё запойное чтение, которое длилось несколько лет. Я быстро стал испытывать недостаток в хорошей литературе для дошкольников – те книги, что были у нас дома, мне сразу наскучили, потому что были слишком просты.

Дедушка раздобыл серию красочных энциклопедий обо всём на свете для учащихся младших классов. Наверное, он не раз пожалел о таком подарке, ведь теперь ему приходилось выслушивать словесные конспекты прочитанного от «ребёнка-радио». Этому не мешало даже моё заикание. Временами оно утихало, и я снова мог достаточно много говорить, особенно в домашней обстановке.

Я хорошо понимаю отчаяние дедушки, когда спустя какое-то время мне стали скучны книжки даже для младших школьников, – годам к шести я перешёл на юношеские романы. Некоторые люди, знакомые с нашей семьёй, считали, что перед ними ребёнок-вундеркинд.

Как жаль, что впоследствии наше общество раздавило и выбросило меня ни за что. Однако я всё равно вернулся в него.

Если ребёнок рассказывает о чём-то часами (слово «часами» здесь нужно понимать буквально), не стоит винить себя, что вы его не слушаете. Давайте представим себя на месте этого «ребёнка-радио». Мне будет достаточно легко это сделать. Чего он хочет и что делает в соответствии с этим?