Давид Серван-Шрейбер - Тело любит правду

Через некоторое время Марк открывает глаза, и они наполнены слезами. «Я вновь пережил смерть сестры, которая случилась, когда мне было пять лет. Она много месяцев провела в больнице, и мы чувствовали себя абсолютно бессильными, и никто не мог ей ничем помочь. Мне кажется, что я так и не оправился от этой смерти». Чувство беспомощности пятилетнего ребенка, помноженное на бессилие взрослых, навсегда врезалось в его память. После этого многочисленные события в его жизни (в том числе и такие заурядные, как невыплаченный вовремя кредит) запускали у него в точности те же эмоции, что и рана, нанесенная когда-то растерянному ребенку.

Марку оказалось достаточно нескольких сеансов, чтобы, опираясь на свои физические ощущения, оплакать наконец свою потерю и освободиться от несостоявшегося траура. Сегодня у него не все идет гладко, но он совсем по-другому (не так эмоционально) воспринимает разные жизненные испытания.

Воспоминание, которое заставляет взрослых людей реагировать на ситуацию так, как реагировал бы напуганный и беспомощный ребенок, зачастую настолько отдалено от нас во времени, что слов недостаточно, чтобы воскресить его в памяти. Зато память тела, похоже, хранит следы болезненных событий в течение всей нашей жизни. Связи прошлого с настоящим кажутся настолько прочными, что их невозможно разрушить, однако, когда нам удается разбудить и оживить память тела, эти прочные связи могут распасться с поразительной быстротой…

Порой любовь, которую мы питаем к нашим близким, подвергается испытаниям до последнего предела — до той черты, за которой нам, живым людям, уже не хватает сил, чтобы противостоять отчаянию. Но нередко именно ей в таких обстоятельствах под силу спасти самые безнадежные ситуации.

Мне выпала честь услышать подтверждение этому из уст женщины, которая прошла через подобное вместе со своим сыном.

Мария невероятно переживала из-за состояния Романа. Ему было двадцать два года, когда психиатр, к которому ценой больших усилий ей удалось его привести, объяснил, что у ее сына случился психотический приступ (так обычно начинается шизофрения). Ночи напролет он метался по комнате, словно животное в клетке, раздражаясь на каждую мелочь. Когда она заговорила о лечении, он едва не набросился на нее с кулаками. Охваченная страхом мать скрепя сердце, в конце концов, решилась положить сына в клинику против его воли. В гневе Роман перестал с ней разговаривать. Состояние его, по сути, не улучшилось, но через неделю он вышел из больницы и вскоре уехал в один южный городок, где и скитался с места на место. Новости о сыне Мария получала лишь от его друзей детства, с которыми тот иногда списывался по Интернету. Они пытались успокоить ее, хотя бы подтверждая тот факт, что он еще жив. Каждое утро она просыпалась с давящим комком в горле: что будет с сыном?

Через полгода этого душевного ада Мария решила написать сыну: что в день его рождения она приедет в город и будет ждать его у привокзального фонтана. Что она хочет просто сказать ему «поздравляю». Что хочет лишь увидеть его, пусть издалека.

В назначенный день она прождала сына много часов подряд, сидя на каменном парапете, всматриваясь в силуэты, мелькавшие в толпе. Никого. И вдруг, обернувшись, она увидела его, сильно исхудавшего, небритого, в грязной одежде… Он прошел мимо, уткнувшись взглядом в землю, говоря на ходу, будто самому себе: «Ты что тут делаешь? Я тебя ненавижу. Не хочу тебя больше видеть. Никогда». Потрясенная до глубины души, она лишь успела крикнуть ему: «С днем рождения!» — а он уже растворился в толпе… Но он пришел! Они не виделись целый год. Потом месяцами она цеплялась за эту хрупкую надежду: тогда он все-таки пришел…

Много лет спустя, вспоминая о той площади у фонтана, Мария была не в силах сдержать слез. Как она сомневалась в себе самой, сколько сил ей стоило не сдаться тогда, устоять! Те слезы, что она держала в себе все это время, сейчас прорываются в беседах с психотерапевтом, который помогает ей вернуться в прошлое, чтобы исцелить давнюю рану.

Еще одно воспоминание: ее сын четыре года спустя. Роман в конце концов согласился лечиться, и литиум, который он стал принимать, начал давать заметный стабилизирующий эффект. Сын снова вернулся к обычной жизни. И много говорил с матерью о том, что с ним случилось в тот тяжелый период. Главное, он ей сказал: «Знаешь, в тот день, когда внутри у меня все плыло и качалось, единственная вещь, за которую я мог зацепиться в жизни, — это была ты. Я говорил себе: что бы ни случилось, ты будешь за меня, будешь со мной». И она была с ним. Безотлучно, даже вдали, до самого конца. В полнейшей своей беспомощности она подала ему отчаянный знак любви: «Я здесь!» — последнее, что мы порой способны дать другому. Ведь очень часто это значит для нас так много — быть рядом. Несмотря ни на что. Просто быть рядом.

Посреди суматошного трудового дня в офисе, где-то после обеда, Сирил выкраивает минуту позвонить своему восьмидесятишестилетнему отцу, с которым последний раз говорил довольно давно. И с удивлением слышит в ответ: «Ты можешь мне перезвонить попозже, у меня тут дело в самом разгаре, я очень занят. Завтра, например, или через пару дней?» Сирил и представить себе не мог, что его отец так же, как и он, погружен в какие-то дела.

Дени приглашен на выходные к хорошей знакомой своих родителей, которой исполнилось восемьдесят лет.

Когда он собирается на море, до которого несколько километров, она предлагает отправиться вместе… на велосипеде. Заметив его удивленный взгляд, она с негодованием выдает: «Что, молодой человек, вы считаете, вам это будет не по силам?»

Поль поступает на работу в большую семейную фирму. Ему говорили о том, что глава фирмы придает особое значение поставкам за рубеж: он регулярно сам ездит в пять стран, по утрам с шести до восьми пишет письма по электронной почте. Поля спрашивают, бегает ли он по утрам, потому что босс ищет кого-нибудь, кто бы ему помогал готовиться к Нью-Йоркскому марафону.

Попав наконец в кабинет к главе фирмы, Поль спрашивает себя, не ошибся ли он дверью, — перед ним мужчина семидесяти лет…

Мы все несем в себе стереотипные представления о «пожилых людях».

Их воспринимают как «старых», говорят об отвисшей груди, о трудностях с эрекцией; никто не представляет себе сексуальную жизнь после шестидесяти пяти лет.

Обращаясь к человеку старше семидесяти пяти, люди обычно стараются говорить громче и использовать простые слова, как в разговоре с ребенком. Те, кому за семьдесят, могут понять, как такое отношение в конце концов воздействует на представление человека о самом себе.