Иван Гончаренко - Собачья служба. Истории израильского военного кинолога

В двух минутах ходьбы от китайской площадки была еще одна комната отдыха. В ней стояли бильярдные столы и даже фортепиано. Иногда я садился за инструмент и погружался в чарующие звуки музыки, в свои мысли и фантазии. Но израильская армия — это в основном еврейская армия, а значит, в ней служит много любителей музыки. И часто, когда я приходил, фортепиано оккупировал уже кто-то другой. Нужно было ждать своей очереди. Эти музыкальные вечера, которые я устраивал сам себе и мог в мгновение ока унестись далеко-далеко от армейских будней, остались в моей памяти до сих пор.

Комфорт, который был на нашей базе Миткан Адам, присутствовал далеко не везде, а только в спецподразделениях, которые в израильской армии имеют привилегированное положение. Еще одним нашим преимуществом в сравнении с обычными частями ЦАХАЛ, из-за которого они нам завидовали, была возможность ходить по базе в такой своеобразной полуформе. Брюки армейские, но вместо рубахи — фирменная футболка Окец, а на ногах не грубые армейские сапоги, а сандалии! Это было престижно. К тому же смотрелась такая одежда щеголевато. И самое главное — в ней было удобнее. Все-таки Израиль — это южная страна и температура за сорок градусов у нас не редкость. А сапоги и рубашка как-то плохо сочетаются с такой жарой.

В израильской армии солдат, ответственный за чистоту территории, опрятный вид военнослужащих, доставку еды, моющих средств и другую логистику, называется расап. Это эквивалентно российскому званию «старшина». В мое время старшиной был Хаджадж. Он ввел в части отличную традицию. Так как очень часто бойцы возвращались с тренировок около двух часов ночи, он организовал стол перекуса, который располагался недалеко от китайской площадки. На нем всегда стояла самая вкусная еда, которую он мог привезти из своих вылазок в тель-авивские рестораны. К закускам он еще ставил бутылки с газированной водой и клал много бурекасов, хумуса [19] Хумус — закуска из нутового пюре, в состав которой обычно входят кунжутная паста, оливковое масло, чеснок, сок лимона, паприка. и шакшуки, которую готовил собственноручно. Благодаря такой заботе вымотанные в ходе тренировки солдаты могли спокойно отдохнуть за едой, поговорить, снять психологическое напряжение. Именно за этим столиком проходили самые задушевные разговоры. Часто бралась гитара, и мягкие аккорды устремлялись в ночное небо вместе с соблазнительным ароматом черного кофе, который парни варили по очереди.

Неотъемлемой и весьма приятной особенностью нашей базы, притом одной из самых красивых, была девушка Мааян, задачей которой было контролировать настроение солдат и не допускать душевных срывов. Например, перед выходом на операцию она писала бойцам, которые в ней участвовали, теплые открытки, оставляла на подушках шоколадки. С ней мы всегда могли поговорить, спросить совета. Скажете, все это мелочи? Категорически нет. Настроение военнослужащих часто имеет решающее значение при проведении боевой операции. И роль Мааян трудно переоценить. Часто возможность высказаться, отвести душу в конечном итоге важнее, чем несколько марш-бросков для поддержания физической формы.

Каждое утро и каждый вечер любой солдат-кинолог шел к своей собаке и выгуливал ее. Клетки с собаками находились выше жилых комнат, на горе. И оттуда открывался очень красивый вид. С одной стороны зеленеет лес, в котором мы часто проводим свои тренировки. С другой стороны находятся караваны, где тренируются солдаты, приехавшие с базы Пелес после курса молодого бойца и проходящие курс спецподготовки. Чуть дальше живут ребята, которые проходят первую часть кинологического курса, а еще дальше — те, кто осваивает вторую часть. А вот и родные комнаты! Там находятся бойцы, которые ходят на боевые операции. Это сердце базы, отделенное забором от остальной ее части. А посередине стоят огромные контейнеры, в которых аккуратно сложено все наше обмундирование.

Один из бойцов «Окец» на вечерней прогулке со своей собакой. Самые счастливые моменты службы

Больше всего я любил именно вечерние прогулки с собакой. Вот уже на базе включилось освещение, и становится как-то уютней. Возле собачьих клеток суета. Кто-то спрашивает: «А ты идешь гулять с Тальей?» Конечно же иду! Иначе зачем я сюда пришел?! Открываю клетку, надеваю на ошейник поводок и вывожу свою собаку. Приятный прохладный ветерок теребит волосы, ты машинально проверяешь наличие пластмассового совка для собачьих экскрементов у себя на поясе и сопровождаешь своего верного друга по привычному для нас двоих маршруту.

Когда собака приболела, она спала в комнате с солдатом, иногда забираясь на его кровать. С другом нужно делиться всем, даже кроватью

Во время прогулки начинаешь с собакой разговаривать, отлично зная, что она тебя понимает: «Талья, как я сегодня устал! Прямо ног не чувствую». А мой верный друг шевелит ушами и сочувственно смотрит на меня своими умными карими глазами, слегка наклонив голову. «Талья, тебе нравится эта погода?» — спрашиваю я, и собачья пасть расплывается в улыбке. Потом мы садимся на траву. Я начинаю вычесывать Талью, а она смотрит либо на меня, либо вдаль. В такие моменты порой кажется, что мой четвероногий друг меня не понимает, а думает о чем-то своем, собачьем. Но, конечно же, это не так.

Теперь вы понимаете, почему в начале главы я назвал Окец своим домом. Я там, и говорю это совершенно искренне, провел лучшие в своей жизни полтора года…

Евреи, которым привелось пережить Холокост и Вторую мировую войну в целом, навсегда запомнили это ужасное время. Многие из них тогда лишились родных и близких, потеряли здоровье — физическое и особенно душевное. У большинства не было детства. И у всех осталась в душе огромная кровоточащая рана, с которой они переехали в Израиль и так и жили с незаживающей раной всю жизнь. И эту огромную душевную боль, эти страшные, леденящие кровь воспоминания они передали следующему поколению. Просто не могли не передать. Ведь вся боль, все невыносимые страдания и ужас остались в памяти навсегда. Кровоточила, не заживая, каждая клеточка их организма. Матери передавали свои мучительные воспоминания с грудным молоком, отцы и деды — через свои взгляды с навсегда застывшим в глазах отчаянием. А второе поколение передало третьему…

Таким образом, память о национальной трагедии переходила такой эстафетной палочкой от старших младшим, и эта печальная традиция существует и поныне. Настолько сильным был удар по еврейскому народу. Есть в Израиле выражение «Никогда больше». Его смысл понятен всем. Никогда больше евреи не будут беззащитными. Никогда больше они не будут безропотно следовать, как овцы на убой. Никогда больше не повторится трагедия Бабьего Яра и Варшавского гетто. Теперь евреи смогут себя защитить. Теперь у них всегда будет свое государство, а в нем — сильная армия. Именно потому, что у нас не было своего государства и своей армии, и стала возможна трагедия Холокоста. Дважды повторять эту ошибку мы не намерены. Даже я, представитель третьего-четвертого поколения после Холокоста, видел, служа в армии, как история еврейской трагедии влияла на солдат. Помню, как в самые трудные моменты, например, на финише марш-броска, когда сил уже практически нет, а легкие с хрипом втягивают в себя воздух, ты вспоминаешь фильмы о Холокосте. Вспоминаешь о своей прабабушке, практически вся родня которой была уничтожена — расстреляна, сожжена, задушена в газовых камерах. И ты на миг представляешь, что бы эти безвинно убитые люди подумали, увидев тебя, их потомка, облаченного в форму армии СОБСТВЕННОГО государства, хорошо вооруженного, сытого, натренированного, обученного, способного защитить их. Как бы они порадовались за своих еврейских граждан, которым больше не надо с ужасом ждать высылки, издевательств, уничтожения, которые не должны нашивать на одежду желтые звезды Давида в качестве опознавательных знаков. Наконец-то их народ имеет свою землю, свое государство, крепкое, сильное, способное противостоять любым недругам. И эти мысли придают тебе силы! Я знаю, что не только меня посещали такие мысли.