Эрик Найт - Лесси

— Она перескочила.

— Опять скажу: верно! Значит, мораль такова: покудова ты на этой работе, Доннел, никогда не верь ни одной распроклятой собаке. Она… понимаешь… собака, она не то что человек. Да. Собака не человек.

Медленно, упорно Лесси пересекала хлебное поле. Теперь она уже не бежала трусцой. Она еле плелась. Ее голова была низко опущена, хвост безжизненно повис. Худое тело пошатывалось, как будто ей нужно было прилагать все свои силы, чтобы ноги продолжали двигаться.

Но путь ее был неизменно прям. Она шла по-прежнему к югу.

Усталой поступью она пересекала луг. Она не обращала внимания на стадо, пасшееся тут на подножном корму, хотя коровы то и дело поднимали головы, отрываясь от сочной травы, чтобы проводить ее взглядом, когда она проходила мимо.

Трава делалась все гуще и грубей, по мере того как Лесси подвигалась по стежке. Тропа под ее ногами превратилась в плотно убитый ил. Потом ил превратился в водяную лужу, а лужа — в берег реки.

Лесси остановилась на утоптанном месте. Сюда скот приходил напиться и постоять на холодке в дневную жару. Кроме нее, тут и сейчас стояло несколько животных — зашли по колена в воду у отмели. Коровы оборачивались и поглядывали на собаку, а челюсти их непрестанно двигались.

Лесси тихонько заскулила и подняла голову, как будто принюхиваясь к какому-то запаху с дальнего берега. С полминуты она покачивалась на лапах. Потом, осторожно нащупывая дно, пошла вброд, все глубже и глубже погружаясь в воду. Вот уже пропало под ногами дно. Вода вынесла ее на стрежень. Лесси поплыла, выруливая сзади хвостом.

Река не была бурной, как та, что осталась далеко позади, в Горной стране. И не была мутной, с судоверфями по берегам, как та, что прорезала большой промышленный город, теперь уже тоже оставленная на много миль позади. Но она была широкая, с сильным течением, сносившим Лесси вниз.

Усталые задние ноги, отталкиваясь, били по воде, передние неустанно гребли. Южный берег плыл мимо и, казалось, не придвигался ближе.

Ее сковала слабость, ноги били все медленней. Тянувшаяся вперед голова ушла под воду. Это разбудило ее ото сна, и она начала отчаянно молотить. Голова теперь стояла совсем прямо, а передние ноги взбивали пену. Она повела себя, как охваченный ужасом пловец.

Но в мозгу у нее ничуть не помутилось, и она вновь начала упорно продвигаться вперед.

Плыла она долго — долго и отважно. И когда наконец выплыла к тому берегу, у нее, казалось, не хватало силы выбраться на сушу. У первого места ее лапы только скребнули по берегу, и она свалилась обратно в воду. Берег был здесь слишком высок. Ее отнесло вниз. Лесси попыталась еще раз. Она забарахталась и опять упала. Потом ее понесло прибоем, и наконец ее лапы уперлись в пологое дно. Она побрела по нему к берегу.

Набравшаяся в шерсть вода была немалым грузом, и Лесси зашаталась, как будто была не в силах нести эту лишнюю тяжесть. Уже не идя, а еле волоча свое тело, она выбралась наверх по склону берега. И здесь наконец повалилась. Идти дальше она не могла.

Но она была в Англии! Лесси этого не знала. Она была только собакой, идущей домой, — не человеком, умеющим разбираться по географическим картам. Она не знала, что прошла из конца в конец всю Шотландию — Горную страну и Низину; что река, которую она переплыла, была тот самый Твид, который лежит рубежом между Англией к Шотландией.

Этого всего она не знала. Знала она только одно: что когда она вползла повыше на берег, случилась странная вещь. Ее ноги не слушались, как надо, а когда она стала подгонять себя вперед, утомленные мускулы вовсе вышли из повиновения. Она вся обмякла, качнулась вперед и затем повалилась набок.

Она завизжала. Зацарапала землю передними лапами, все еще волочась к югу. Теперь под ней была некошеная трава. Она подтянулась вперед — на ярд… еще на фут… еще на несколько дюймов. И тут наконец мускулы прекратили свою работу.

Лесси лежала на боку, вытянув ноги, как по приказу «умри». Ее глаза остекленели. Она не шевелилась, только видно было, как судорожно вздымался и опадал отощалый бок.

Весь тот день Лесси так и пролежала в траве. Над ней жужжали мухи, но она не поднимала головы, чтобы тявкнуть на них.

Пришел вечер, и за рекой зазвучал пастуший рожок, замычали коровы. Донеслись последние ноты птичьего хора — пение дрозда в мешкотных сумерках.

Пришла темнота со своими ночными звуками — уханьем совы и вороватым урчанием охотницы-выдры, далеким лаем собаки на ферме и шелестом в деревьях.

Пришел рассвет с новыми звуками — всплесками прядающей форели в еще одетой туманом реке. Потом грачи подняли свой извечный крик предостережения — потому что на ферме за пашнями из дверей бревенчатого дома вышел человек. Поднялось солнце, и тени робко заплясали по траве, когда вершины деревьев заиграли блеском в первом ветре нового дня.

Как только солнце коснулось ее, Лесси медленно встала. Ее глаза были тусклы. Медленно переступая, она двинулась в путь — прочь от реки, на юг.

Комнатка была небольшая и скромная. В кресле у стола, на котором мерцала керосиновая лампа, сидел Даниел Фадден и читал не спеша газету. Ближе к очагу, где жарко горел уголь, сидела в качалке его жена и вязала. Она без конца покачивалась взад и вперед, а пальцы ее мелькали над шерстью и спицами. Все движения, казалось, были точно соразмерны: один наклон качалки — три петли на спицах.

Оба они были стары и, казалось, так долго прожили бок о бок, что им и разговаривать было незачем. Каждому довольно было сознавать, что другой существует, что он тут же, рядом.

Наконец муж сдвинул на лоб свои очки в стальной оправе и поглядел на очаг.

— Надо бы подкинуть уголька, — сказал он.

Жена кивнула, качнувшись вперед, а губы ее продолжали беззвучно считать. Она «закругляла пятку», и нужно было соблюдать точный счет.

Муж медленно встал. Подошел к раковине, чтобы взять ведерко. В шкафу в нижнем отделении был угольный ящик. Он набрал немного угля в совок.

— Эх, уже почти что весь, — сказал он.

Жена посмотрела через плечо. Оба мысленно подсчитали, во что это обойдется — «подкинуть уголька». Как быстро ушел у них последний центнер! Вся их жизнь была полна забот о таких вещах. Они еле сводили концы с концами. У них не было других доходов, кроме ничтожной пенсии, которую им выплачивало правительство за их сына, убитого во Франции. Да еще каждый получал общегосударственную пенсию по старости — десять шиллингов в неделю. Небогатые средства, но они расходовали их экономно и не делали долгов. Крошечный деревенский домик на большой дороге, вдалеке от какого бы то ни было города, представлял совсем дешевую квартиру. На небольшом клочке земли при домике Фадден выращивал овощи. Он держал с десяток кур, несколько уток и еще гуся, которого «откармливал к Рождеству». Гусь этот был их самой большой и самой верной утехой. Шесть лет назад рано по весне Фадден выменял дюжину свежих куриных яиц на крошечного гусенка. Он его бережно растил, похваляясь, в какую прекрасную, упитанную птицу он у него превратится к Рождеству.