Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – больших и малых

Отступив на два шага, я снова оглядел чубарого. После инъекции у него обильно пошла слюна, потом он поднял хвост и очистил кишечник, но боль не уменьшилась – она могла уменьшиться, только если спадет чудовищное воспаление (если оно спадет!). Мне приходилось видеть подобные случаи, когда из-под венчика начинает сочиться сукровица, и это обычно возвещало потерю копыта, а нередко и смерть.

Пока меня одолевали мрачные мысли, к чубарому подошли три девочки. Старшая обняла его за шею и прижалась к ней щекой, а младшие поглаживали дрожащие бока. Они не плакали, их лица по-прежнему ничего не выражали, но все равно было видно, как он им дорог.

Я достал бутылку с настойкой аконита.

– Давайте ему вот это: каждые четыре часа, мистер Мьетт, и обязательно смачивайте копыта холодной водой. Я приеду посмотреть его утром.

Захлопнув дверцу, я снова взглянул на курящийся дымок, на кружащие хлопья снега, на трех оборванных нечесаных девочек, которые все гладили и гладили пони.

– Ну, гонорар вы получили, Джеймс, – сказал Зигфрид за обедом, небрежно сунув десятишиллинговую бумажку в топырящийся карман. – Так что там?

– Ламинит, какого я еще не видел. Лошадь шагу не может ступить и мучается невообразимо. Я применил все обычные средства, но, боюсь, большого толку не будет.

– Прогноз, значит, не из лучших?

– Самый скверный. Даже если он перенесет острую стадию, у него наверняка все там будет изуродовано. Выщербление копыт, отслоение подошвы и остальные прелести. Такой чудесный чубарый конек! А я больше ничего не могу для него сделать.

Зигфрид откромсал два толстых ломтя холодной баранины и, задумчиво на меня глядя, положил их на мою тарелку.

– То-то вы вернулись расстроенный. Случай скверный, я понимаю, но что толку терзаться?

– Да я не терзаюсь, но просто он не выходит у меня из головы. Возможно, все дело в них – в Мьеттах. Я ничего похожего на них не встречал. Словно существа из другого мира. А эти три маленькие оборвашки надышаться на своего пони не могут. Каково им будет?

Зигфрид сосредоточенно жевал баранину, но в его глазах я заметил знакомый блеск, который неизменно появлялся в них, едва разговор заходил о лошадях. Я знал, что он никогда не позволит себе вмешаться без просьбы с моей стороны и теперь ждет, чтобы я сделал первый шаг. И я его сделал:

– Вы бы не поехали со мной посмотреть его? Быть может, что-то порекомендуете. Нет ли какого-нибудь средства?..

Зигфрид положил нож и вилку, несколько секунд, щурясь, смотрел прямо перед собой, а потом взглянул на меня.

– Знаете, Джеймс, пожалуй, что и есть. Положение явно хуже некуда, и обычное лечение пользы не принесет. Тут необходимо что-то из шляпы фокусника, и у меня шевелится одна мысль. Средство-то существует… – Он виновато улыбнулся. – Но, может, вы его не одобрите.

– Обо мне не думайте, – сказал я. – Лошади – ваша епархия. Если ваше средство поможет этому пони, мне все равно, какое оно.

– Прекрасно, Джеймс. Доедайте, поскорее, и мы поедем туда вместе.

После обеда он пошел со мной в комнату, где хранились инструменты, и, к моему удивлению, открыл шкаф, в котором покоились инструменты мистера Гранта, его предшественника. Настоящие музейные экспонаты.

Зигфрид унаследовал их, когда купил практику мистера Гранта, решившего уйти на покой в восемьдесят с лишним лет, и они так и лежали аккуратными рядами на полках, никем не тревожимые. Логично было бы просто их выкинуть, но, возможно, они внушали Зигфриду то же чувство, что и мне. Полированные деревянные шкатулки со сверкающими скальпелями удивительной формы; спринцовки и клизмы, резина которых давно растрескалась, но медные наконечники сохраняли былую внушительность; напильники, старинные стержни для прижиганий – безмолвные свидетели шестидесяти лет отчаянных усилий. Я часто открывал дверцу этого шкафа и пытался представить себе, как старый ветеринар разрешал те же трудности, с которыми сталкивался я, как он ездил по тем же проселкам, что и я. Совсем один и целых шестьдесят лет. Я еще только начинал, но уже успел получить кое-какое представление об удачах и провалах, о поисках и тревогах, о надеждах и разочарованиях – и о тяжелом, тяжелом труде. Как бы то ни было, но мистер Грант скончался и унес с собой то умение, тот опыт, которые я упрямо старался приобрести.

Зигфрид достал из глубины шкафа длинную, плоскую, обтянутую кожей шкатулку. Он сдул с нее пыль и осторожно открыл замочек. Внутри на ложе из вытертого бархата поблескивал флеботом, вытянувшись рядом с круглым кровеотворяющим ударником, тоже отполированным до блеска.

Я в изумлении уставился на моего патрона:

– Неужели вы хотите пустить ему кровь?

– Да, мой милый, я намерен увлечь вас в глухое средневековье. – Заметив мою растерянность, он положил руку мне на плечо. – Только не обрушивайте на меня все научные доводы против кровопускания. Сам я в этом вопросе строго нейтрален.

– Но разве вы к этому прибегали? Я ни разу не видел, чтобы вы брали этот набор.

– Прибегал. И затем наблюдал довольно-таки неожиданные вещи. – Зигфрид отвернулся, словно не желая продолжать разговор, тщательно протер флеботом и положил его в автоклав. Все время, пока он стоял и слушал свист пара, его лицо сохраняло отсутствующее выражение.

Цыгане, как и в прошлый раз, сидели тесной кучкой у костра. Увидев машину и сообразив, что прибыло подкрепление, мистер Мьетт вскочил и быстро пошел к нам с еще одной десятишиллинговой бумажкой.

Зигфрид не взял ее.

– Сперва поглядим, что у нас получится, мистер Мьетт, – буркнул он и зашагал через лужайку туда, где чубарый все так же дрожал, мучительно изогнувшись. Улучшение не наступило. Наоборот, его глаза смотрели еще более безумно, и я услышал, как он постанывает, осторожно переступая с ноги на ногу. Зигфрид сказал негромко:

– Бедняга! Вы не преувеличили, Джеймс. Будьте добры, принесите шкатулку.

Когда я вернулся, он накладывал чубарому жгут на основание шеи.

– Затяните потуже! – скомандовал он, и, когда яремная вена набухла и напряглась в своем желобе, он быстро выстриг и продезинфицировал небольшой участок кожи и обезболил его. Потом открыл старинную кожаную шкатулку и вынул флеботом, завернутый в стерильный бинт.

Дальше события развивались стремительно. Зигфрид приставил маленькое лезвие флеботома к вздувшейся вене и без колебаний стукнул по нему ударником. Из ранки тут же хлынула кровь, растекаясь по траве темным озерком. Мистер Мьетт ахнул, а девочки начали что-то быстро говорить. Я понимал, что они сейчас чувствуют. Собственно говоря, меня и самого сверлила мысль: долго ли пони устоит на ногах, теряя столько крови?

Однако Зигфрид, видимо, счел, что она течет недостаточно быстро; он вытащил из кармана еще один ударник, сунул его в рот чубарому и принялся нажимать на челюсть. Пони невольно грыз ударник, и, когда его зубы почти смыкались, кровь начинала хлестать еще яростнее.