Джеймс Хэрриот - Из воспоминаний сельского ветеринара

Три типа йоркширских повозок различаются больше величиной, чем конструкцией, а величина определена типом местности. В холмах она наименьшая — всего 2,5 м в длину, в Норт-Йорк-Мурсе — 3 м, а на равнине — все 3,5 м. Главной особенностью йоркширской повозки были длинные оглобли, в которые лошадей ставили цугом; если же их удобнее было запрячь рядом, то оглобли заменяли шестом, к которому лошади припрягались справа и слева. Шестом пользовались, только если нужно было преодолеть крутые подъемы и спуски, так как это снижало риск, что лошади сорвутся под откос, перевернись повозка.

Даже на небольших фермах выделялся участок под брюкву, так как это — культура многоцелевого назначения. И листья, и корнеплоды пополняли стол хозяев; кроме того, корнеплоды были ценным зимним кормом для овец и коров. На рисунке фермер и его помощник срезают листья.

В 30-х годах работник, трудившийся весь день на жаре в поле, мог утолить жажду в деревенском трактире кружкой «магнета», лучшего портера, ценой 7 пенсов за кружку. Изготовлялся «магнет» в Тадкастере, ставшем центром пивоварения еще в средние века благодаря тому, что там били источники жесткой воды, а в окрестностях сеялся ячмень — два необходимых ингредиента для приготовления пива. Пока в Тадкастере останавливались дилижансы по пути на север, тамошнее пиво пользовалось большим спросом, но с появлением железных дорог этому пришел конец. В 1847 году Джон Смит купил пивоварню у разорившегося владельца и начал изготавливать светлое пиво, которое завоевало популярность, так как в трактирах тогда на смену глиняным кружкам пришли стеклянные. В 30-е годы его преемники рассылали грузовики с бочками и бутылочным пивом по всему Йоркширу, а также отправляли их в Ланкашир и Чешир.

Простые деревянные скалки (в центре и внизу) длиной около 40 см из явора или бука и в 30-е годы служили для раскатывания теста. Обычная скалка была прямой, иногда с шишкой на одном конце. Скалки овальной формы встречались реже, их в основном использовали для раскатывания слоеного теста очень тонким пластом. Стеклянные скалки (вверху) были, собственно, сувенирами, и матросы часто дарили их своим девушкам. На рисунке изображена полая, прозрачная скалка с голубыми завитушками, их часто наполняли сахаром, чаем или даже крепкими напитками.

В апреле, когда приближался окот, овец часто перегоняли с верхних пастбищ на нижние. Обычно овцам помощь не требуется, но пастух внимательно следит, не окажутся ли роды затруднительными или новорожденные ягнята слишком слабыми. Он проверяет, начал ли ягненок сосать, и подбирает для него кормилицу в тех редких случаях, когда собственная мать плохо его кормит. Кроме того, пастух отводит окотившихся маток в одно место, и для этого он несет ягнят в руках, а матери тревожно бегут следом. На рисунке пастух несет ягнят за передние ноги — способ, удобный для коротких расстояний, но если бы идти пришлось далеко, он взял бы их на руки.

Матки дают больше молока, если они хорошо питаются, и тогда их ягнята растут крепкими и здоровыми. Кормящих маток нередко держат на лугу, где трава особенно сочная. Одно время было принято подкармливать их концентратами — дробленым овсом, отрубями, кукурузными хлопьями или дроблеными брикетами льняного жмыха. Фермер на рисунке разбрасывает концентраты из расчета 250 г в сутки для каждой матки. Когда подходит время отлучать ягнят от вымени, матки получают меньше корма и начинают давать меньше молока.

Вот и кончилась еще одна глава моей жизни, подумал я, захлопнув дверь купе и втискиваясь на сиденье между толстушкой в форме женской вспомогательной службы военно-воздушных сил и крепко спящим капралом.

Вероятно, я выглядел типичным демобилизованным солдатом. Голубую форму у меня забрали, выдав взамен «увольнительный костюм» — жуткое одеяние из бурой саржи в лиловую полоску, в котором я смахивал на старомодного гангстера. Зато мне оставили форменную рубашку с галстуком и блестящие сапоги — они теперь казались добрыми старыми друзьями.

Мои скудные пожитки, включая «Ветеринарный словарь» Блэка (я не расставался с ним все время моей летной карьеры), лежали на полке в фибровом чемоданчике того типа, который пользовался особой популярностью у нижних чинов.

Под конец я сменил поезд на автобус — тот же самый маленький, тряский, дребезжащий автобус, который несколько лет назад вез меня в неведомое будущее. И шофер был тот же самый. А потому, когда в голубой дали вновь начали подниматься холмы, время, разделявшее эти две поездки, словно исчезло: в свете раннего утра я видел знакомые фермы, каменные стенки, убегающие вверх по травянистым склонам, и деревья, клонящие ветви над рекой.

Часов в десять мы загромыхали по булыжнику рыночной площади, и на лавке, в дальнем ее конце, я прочел вывеску: «Дарроубийское кооперативное общество». Солнце поднялось уже высоко и припекало ярусы черепичных крыш на зеленом фоне уходящих ввысь холмов. Я сошел, автобус отправился дальше, и я остался стоять рядом со своим чемоданчиком.

И снова все было как в тот раз: душистый воздух, тишина и площадь — совсем безлюдная, если не считать стариков, сидящих под башенкой с часами. Один из них оглянулся на меня.

— А, мистер Хэрриот! — сказал он невозмутимо, словно видел меня только вчера.

Передо мной от площади отходила улица Тренгейт и, загибаясь, исчезала за бакалеей на углу. Почти вся протяженность этой тихой улочки с церковью у ее конца была скрыта от моего взгляда, и я давно уже не ходил по ней. Но стоило мне закрыть глаза, как я увидел Скелдейл-Хаус и плющ, увивший его стены до маленьких окошек под самой крышей.

Там мне придется начать все сначала, там я узнаю, сколько я забыл и смогу ли снова лечить животных. Но пока еще я туда не пойду, пока еще не пойду…