Анжелика Горбунова - Записки из конюшни

Пить я в этот вечер так и не стал, не смог себя пересилить. Но к утру уже изнемогал от жажды и, добравшись до корыта, принялся цедить это пойло сквозь зубы.

Три последующих дня прошли без каких-либо событий и развлечений. Меня будили резкие голоса, отвратительные запахи, исходящие от обслуги, это если закрыть глаза (вернее, ноздри) на те ароматы, что источали наши денники. Нам кидали те же клочья травяной плесени, которую есть просто невозможно, дышали в носы перегаром и орали. Теперь я понял, почему у всех моих соседей уши почти всегда лежали на затылке. Я за эти три дня изрядно унавозил пол и обильно полил это понятно чем. И все ждал, когда же придет конюх с совком и отобьет денник. Как же я был наивен! Если бы это здесь полагалось, не было бы таких запахов. И когда я уже по венчик копыта утопал в вонючей жиже, перестал ждать.

Однажды утром я проснулся от шума множества голосов. Собрался весь персонал. Конюхи под руководством начкона вымели проход между денниками, затем собрались чистить в самих денниках. На время отбивки нас выводили в манеж. Все эти дни я ждал, когда же меня выведут на улицу, в леваду. Но сосед справа, тоже, кстати, тракен, прыснув, подвел итог, что моей наивности нет предела.

— Здесь выводят гулять лишь в редких случаях. А вон тот, что стоит через стенку от тебя, вообще ни разу не гулял с рождения. А ему восемь лет!

Я похолодел. Восемь лет не видеть неба, не знать, что такое солнце, ветер, дождь, звезды?!

Утренняя суматоха имела причину. К нам ехали те, кого дядя Миша называл «чирей на ровном месте» или «чинуши». О ровном месте я имею представление и знаю, как приятно носиться по такому месту, где ничто не мешает и не стесняет движений. В силу этих сравнений и рассуждений я сделал вывод, что к нам едут те, которые в обычной жизни всем мешают. По мнению дяди Миши, от этой породы толку мало, а вреда много. И именно эти самые вредоносные чинуши к нам и приехали.

Начкон носился как взбесившийся шмель, и его визгливый голосишко метался под сводами конюшни. Он отдавал распоряжения дневальным и конюхам. Значение этих распоряжений осталось для меня непонятным, так как для придания словам значимости начкон, конечно же, матерился. И я решил! Этот день будет первым адским днем для обслуги. Однажды из уст Ирины, после просмотра какой-то жуткой передачи про лошадиную жизнь без прикрас, вырвался негодующий вопль вместе с плачем. Почему мы, такие огромные, сильные, не можем поставить людских негодяев на место?!

И вот сегодня я стану одним из таких, чтобы хоть на какое-то время, что я пробуду здесь, отыграться на негодяях.

Двери с обоих концов конюшни резко распахнулись, и свежий воздух коснулся ноздрей. Первым вкатился начкон. Его ножонки в широченных подштанниках шустро семенили, неся кругленькое тельце. За ним шла толпа людей тяжеловозной, или, скорее, тяжелопузной породы. Начкон аж повизгивал от желания угодить гостям. Он поводил ручонками, показывая на нас, называя по именам и обещая скорую выводку. Свежеприехавшие пузаны мило улыбались и умилялись, а у меня шевельнулась было надежда, что, увидев паутинно-пыльные роскошества, в силу должностей они помогут, но… Весь табун принялся нахваливать начкона за заботу, преданность лошадям и такую редкую в наше время хозяйственность. Поток восхвалений был прерван грохотом — я не вытерпел и засадил копытом в стену. Тут же сквозь железные прутья двери денника ко мне просунулись липкие пальцы одного из чинов, пожелавшего меня погладить. На что я немедленно клацнул зубами. Через некоторое время началась выводка. Правда, сначала произошла выползка пьяных конюхов. Оказалось, что начкон распорядился накрыть стол прямо на улице. Гости будут кушать и любоваться нашей красотой. А щедрые гости, урча от удовольствия, всунули мужикам деньги, в качестве приятного сюрприза. Ну, те и нашли им надлежащее применение и вскоре передвигались при помощи мышц живота. Более-менее способным к удержанию тела в вертикальном положении оказался Слава-Губа. На него-то мечущий искры Петрович и возложил обязанность выводить нас пред очи пузанов. Еще стоя в деннике, я слышал хвалебные речи начкона в мой адрес. Я и красавец, я и талант, а выезжен как — просто мечта! Да, ты прав, Петрович! Но только все это для моей Иринки и Людей, а не для таких, как ты.

Ну, раз гости, осмотрев дырявую и грязную конюшню, нашли ее хорошей и добротной, то и я покажу вам такую же красоту. Больше всего я переживал за молодого светлогривого тяжеловоза, который никогда не гулял. Вот сейчас он на какие-то минуты увидит солнце, вдохнет запах травы, почувствует на боках летний ветер и… опять в свою камеру. Я видел его глаза, когда он возвращался. Это решило всё.

Я позволил надеть на себя недоуздок, стоял спокойно, не отдергивал голову, не отворачивался, но Слава все равно покрикивал на меня. Наконец меня вывели. Выходя из ворот конюшни и краем глаза увидев, как «высокие гости» сидят и кушают за обильно уставленным столом, я вспомнил, какую плесень ели мы. Ну что ж, народ ожидает высоченного красавца-тракена, так получите.

Я свесил уши, надул живот, высунул язык на бок и, ломая ноги, силясь изобразить косолапость, предстал перед почтенной публикой…

— Эт что за урод?! — спустя минуту выдавил из себя один из пузанов. — Петрович, это и есть твой красавец?!

Слава лупил меня, пытаясь так привести в чувство, но я двинул его головой и отбросил от себя шага на три. Затем доковылял до стола, развернулся и, задрав хвост, простите… выпустил залп…

Что тут началось! Начкон матерился так, что у меня покраснели подковы. Дамы, сидящие за столом, отфыркивались не хуже лошадей, а Слава ударил меня по шее. Я резко дернулся, вырвал корду — длинную ленту для выводки — из рук Славы и, выдав восхитительного «козла», взбрыкнул, ударив задними ногами, опрокинул стол на сидящих за ним людей. Светлые брючки гостей в одну секунду покрылись пятнами от разбрызганных яств. Визг поднялся непередаваемый. Начкон цветом лица напоминал переваренную свеклу. Я испугался, что он сейчас лопнет от бешенства и забрызжет своим содержимым гостей. Я носился по траве, будто в мою задницу впились все оводы мира. Изобразив очередной каприоль (это элегантное название «козла»), я застыл на месте и умудрился встать квадратом, а это самая выгодная поза для фото. Выгнул шею, раздул ноздри, перебросил гриву на одну сторону, скосил глаз и увидел, как ошарашенные лица гостей и бешеное лицо Петровича через несколько мгновений превратились в восторженно-обалдевшие. Так что красота — это действительно сила!

Вся эта публика, кое-как придя в себя, подкатилась ко мне поближе. Особо смелые похлопывали меня по шее и по крупу, чего я, кстати, терпеть не могу. Я не понимаю, с чего люди взяли, будто нам по нраву такое обращение? Чтобы понять это, нужно представить, как если бы я, превратившись в человека, шел по улице и каждого понравившегося мне хлопал бы по лицу, шее, спине, а дам — по вполне определенному месту. Как бы они это восприняли? Но я никак не выказал своего недовольства, ибо месть моя еще не закончилась.