Наталья Володина-Саркавази - Жизнь замечательных котов…

Дунька почуяла носом, что наступил её звёздный час. Она сделала стойку, как борзая, нашедшая дичь. Дичь была крупной. Дунька задрожала, качнулась вперёд-назад и взлетела на грудь Марины, вцепившись острущими крючками в мех драгоценной норковой шубы.

— Кисонька, да мы же с тобой одинаковые! — ахнула Марина, увидев отражение в зеркале.

И правда: Марина и Дунька были похожи, как родные сёстры. Вспомнилось, как Марина выходила замуж: очень, очень похоже… Запах богатства ударил Дуньке в голову. Она возбуждённо сопела, обнюхивая Марину и ещё крепче прижимаясь к ней.

— Нет, я без этой киски не уйду! Сколько вы за неё хотите?

— Да мы вам сами за неё приплатим! Забирайте! Нам эту прорву всё равно не прокормить.

— А мышей она не хочет, — подтвердила Оксана.

Марина всё же дала за кошку приличные деньги: иначе не приживётся. Нет, уж пусть лучше приживается, — решила Надежда и купила на Дунькины деньги полную сумку продуктов, в том числе курицу и новый чугунок с крышкой. На всякий случай.

Вечером, плотно поужинав и вспомнив добрым словом кошку-кормилицу, уселись все перед телевизором. Жанночка, которая переживала из-за её отсутствия, моргала ресничками и пыталась спросить что-то на непонятном детском языке.

— Баба, — спросила Оксана, — а какая Дунька будет, когда вырастет?

— Она будет большая и красивая.

— А мы какие будем, когда вырастем?

— Внучки мои милые, — Надежда прижала к себе две пушистые головки. — Я всё время думаю об этом. Я хочу, чтобы вы выросли здоровыми и честными. А в остальном… Берите пример с Дуньки!

Однажды летом к нашему дому прибился кот.

Три дня бродил он вокруг дома, и по тому, как внимательно вынюхивал завалинку, осматривал забор, подходы к чердакам и сараям, стало ясно: кот собирается здесь жить. Незаметно прошмыгнув в дверь, он осмотрел кухню и, найдя условия подходящими, остался в доме. Это был молодой пушистый кот с жёлтыми, не лишёнными нахальства глазами. Кот был не просто чёрный, а даже какой-то синий: ни единого светлого волоска нельзя было найти в струящейся по бокам шелковистой шерсти.

Вопрос — как назвать гостя — обсуждался недолго. Желая произвести впечатление, кот решил показать свои достоинства. Прикрыв разбойничьи глаза, он выгнул спину, засопел и, мягко ступая, поднял и распушил свой роскошный хвост, как павлин в заезжем зоопарке. «Пушок, конечно, Пушок!» — решили все, но скоро поняли, что выбрали не совсем подходящее имя: это был кот-неряха, драчун и бродяга. Попытки призвать его к порядку наталкивались на тихое упорное сопротивление, и, если кот находил давление чрезмерным, то просто исчезал на несколько дней.

Возвращение Пушка сопровождалось неизменным ритуалом: через окно проникнув в детскую, он шёл в гостиную и, взобравшись на диван, начинал терзать свой пушистый хвост, доставая из него колючки репейника и череды. Соорудив небольшой курганчик из клочьев шерсти и колючек, он некоторое время любовался содеянным, затем с наслаждением точил когти о диванную ножку и лишь после этого, подняв исхудавший хвост, с важным видом шёл на кухню. Можно было сколько угодно возмущаться, ругать кота и тыкать мордой в изуродованный диван — он оставался верен заведённой привычке. Из уважения к нам он мог вынести процедуру расчёсывания, но вид кота, тихо страдающего под расчёской, был невыносим, и мы оставили это занятие. Зато, когда мы попытались его вымыть, он завопил таким жутким голосом, точно его режут на мелкие кусочки. С душераздирающим стоном он выскользнул из рук, опрокинул таз, больно стукнувший его по макушке, и пулей вылетел в окно, сбив по дороге горшочек с рассадой. Через день он явился — седой от высохшего мыла, со свалявшейся валенком шерстью, худой и несчастный.

Не гнушался Пушок и воровством. Соблазнившись куском мяса, он мастерски расправлялся с ним и заваливался за сундук спать. После хорошего куска он мог проспать почти сутки, и мы начинали опасаться, не помер ли он от обжорства. Все так и знали: если кот дрыхнет за сундуком — значит, что-то стащил. Когда совесть его была чиста, он спал на подстилке.

В нашем доме, где никакие двери не запирались на ключ, пышным цветом расцвели его способности мелкого взломщика. Тихонько зайдя на кухню, можно было застать его за любимым занятием: просунув лапу в щель, кот изо всех сил упирался, пытаясь расширить её и открыть дверцу кухонного шкафа, что и удавалось с неизменным успехом.

Так и вёл Пушок безалаберную вольную жизнь, пока в нашем доме не появилась Разноглазая Кошечка.

Однажды утром мы нашли на крыльце элегантную стройную кошечку, почти котёнка — она пугливо глянула на нас и замерла, словно ожидая решения своей участи. Когда она снова с надеждой и тревогой глянула на нас, мы заметили, что глаза у неё разные: словно два прозрачных леденца — голубой и жёлтый — сияли на белоснежном блюдечке мордашки. Мы позвали кошку в дом, она подняла лапку и долго не решалась переступить порог, словно не веря, что её приглашают жить в этом большом уютном доме.

Пушок не заметил появления разноглазой гостьи: ему было не до неё. В тяжких битвах с соседскими котами он отвоёвывал право на обладание приобретённой территорией. Это был самый разгар Большой Котовской Войны, и вопли победителей и побеждённых оглашали ночами посёлок. Покинув поле битвы, Пушок приходил домой, валясь с лап от усталости, и долго зализывал раны. Потом он ел, отсыпался и снова исчезал.

Разноглазая Кошечка безропотно подчинялась ему, уступала место возле миски, матрасик, одного не могла простить коту — его неряшливость. Когда кот, раздобрев после еды, отдыхал на подстилке, она садилась рядом и начинала умываться, вылизывая и без того чистую шерсть. Но Пушок был не из тех, кого можно увлечь личным примером. Тогда Разноглазая Кошечка поступила по-другому: она подошла к коту, села рядом и стала осторожно вытаскивать из его шерсти застрявшие там колючки. Пушок зашипел, но, сообразив, что неплохо бы избавиться от досаждавших колючек, милостиво согласился на процедуру. Скоро он привык к этому и, возвратясь с ночных похождений, уже не безобразничал на диване, предоставив кошке заботу о своей внешности.

Со временем Пушок приобрёл вполне пристойный вид, но этого было мало кошке. Однажды, когда кот, по обычаю, валялся на подстилке и благодушествовал после сытного завтрака, она подсела к нему и принялась робко вылизывать шерсть у него за ухом. От неожиданности кот подскочил и со всей силы ударил кошку. Она отошла в сторонку и опустила голову, кончик хвоста её вздрагивал: она обиделась. Пушок повернулся мордой к стене и сладко зевнул в предвкушении сна, но не тут-то было. Переждав обиду, кошка снова подсела к коту, и её шершавый язык заскользил по другому уху кота. Это было слишком! Подскочив, как ошпаренный, Пушок залепил оплеуху кошке и выскочил вон. Он так обиделся, что не показывался сутки: невозможно было оскорбить его больше, чем заставив мыться.