Маркиз де Сад - Философия в будуаре, или Безнравственные учителя (Другой перевод)

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ ( теряя сознание ). Сжальтесь надо мной, заклинаю вас... Мне дурно... я впадаю в беспамятство... ( Госпожа де Сент-Анж пытается ей помочь, Дольмансе этому противится. )

ДОЛЬМАНСЕ. Нет, нет, не приводите ее в чувство: женщина в обмороке – зрелище необычайно возбуждающее. Отстегаем ее как следует – и к ней вернется сознание... Эжени, ложитесь на тело жертвы... Докажите мне, что вы действительно тверды. Шевалье, овладейте ею на груди ее бесчувственной матери, пусть она в это время одной рукой мастурбирует Огюстена, другой – меня, а вы, Сент-Анж, подобным же образом щекочите Эжени на протяжении всего акта.

ШЕВАЛЬЕ. Сказать по правде, Дольмансе, то, что вы заставляете нас делать, – ужасно: это осквернение природы, небес и святых законов человечности.

ДОЛЬМАНСЕ. Ничто меня так не смешит, как неистребимые добродетельные порывы нашего шевалье. Где в наших действиях умудряется он разглядеть хоть тень оскорбления природы, неба и человечности? Поймите, друг мой, принципы, воплощаемые в жизнь развратниками, заложены в природе. Я уже тысячу раз повторял: природа стремится к поддержанию совершенного равновесия между пороками и добродетелями – в силу законов движения, она нуждается то в одних, то в других, поочередно внушая нам то, что ей более необходимо в данный момент; таким образом, мы не совершаем никакого зла, отдаваясь во власть тех или иных своих побуждений. Теперь о небе. Послушай, дорогой мой шевалье, брось ты наконец трястись, не бойся расплаты: нет во вселенной иной движущей силы, кроме природы. Отдельные физические явления матери рода человеческого стали называться чудесами и обожествляться людьми в самых различных формах – одни причудливее других, – обрастая бесконечным числом интерпретаций, а плуты и интриганы, воспользовавшись доверчивостью ближних, распространили по всему свету эти небылицы – вот что шевалье именует небесами, вот что боится он оскорбить! Далее он берется утверждать, что мелкие шалости, которые мы себе здесь позволяем, нарушают законы человечности. Простодушный! Запомни же раз и навсегда: то, что дураки называют человечностью, – слабость, порожденная страхом и эгоизмом, призрачная эта добродетель, сажающая на цепь людей недалеких, чужда личностям, чей характер сформирован стоицизмом, бесстрашием и философией. Действуй же, шевалье, не робей, не думай о возмездии! Допустим, мы действительно сотрем в порошок эту старую мегеру – поступок наш не окажется и намеком на преступление. Сотворять преступления – выше сил человеческих. С одной стороны, природа внушает людям неодолимую тягу к злодействам, а с другой – осмотрительно лишает смертных возможности приводить в беспорядок свои законы. Так что будь уверен, друг мой: все, что в твоих силах, – безусловно позволено, мудрая природа не доведет дело до абсурда и не наделит нас способностью нарушать задуманный ею ход развития. Мы – слепые орудия: если природа прикажет нам сжечь дотла всю вселенную, то единственным преступлением явится сопротивление ее воле, таким образом, все негодяи земли просто потворствуют ее капризам... Вперед, Эжени, располагайтесь... Но что я вижу! Она бледнеет!..

ЭЖЕНИ ( ложась на свою мать ). Это кто бледнеет? Я? Черта с два! Сейчас убедитесь, что это не так! ( Поза выстраивается; госпожа де Мистиваль по-прежнему в обмороке. После семяизвержения шевалье группа распадается. )

ДОЛЬМАНСЕ. Эта кляча никак не придет в себя! Безобразие! Розги! Розги!.. Огюстен, сбегай-ка в сад, нарви мне несколько веточек терновника. ( Ожидая, он хлещет ее по щекам и подносит к ее носу зажженные бумажные рожки. ) Ничего не помогает! Ох, боюсь: вдруг она протянет ноги.

ЭЖЕНИ ( шутливо ). Протянет ноги! Только этого мне не хватало! Я только что нашила кучу красивых платьев – и что же, теперь все лето носить по ней траур?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ ( громко смеясь ). Ах, дьяволенок!..

ДОЛЬМАНСЕ ( беря ветки колючего терна у вернувшегося Огюстена ). Испробуем последнее средство. Эжени, пока я буду усердствовать, пытаясь вернуть вам мать, вы сосите мой член, а Огюстен пусть возвращает мне удары, которые я стану наносить сам. Ничуть не рассержусь, шевалье, наблюдая, как ты управляешься с задницей твоей сестры: главное во всей этой операции – чтобы я мог беспрепятственно целовать твои ягодицы.

ШЕВАЛЬЕ. Придется уступить, раз нет никакой возможности убедить этого мерзавца, сколь отвратительно все, к чему он нас склоняет.

( Сценка выстраивается; госпожу де Мистиваль секут розгами, и она начинает подавать признаки жизни. )

ДОЛЬМАНСЕ. Ну как? Убедились в действенности моего лекарства? Я же говорил – оно всегда приносит желаемый эффект.

Г-ЖА ДЕ МИСТИВАЛЬ ( открывая глаза ). О Боже! Зачем меня вырывают у смерти? Зачем возвращают ко всем ужасам земным?

ДОЛЬМАНСЕ ( продолжая порку ). Эх, милая наша маменька! Не все еще сказано. Вы еще не выслушали приговор... А мы еще не привели его в исполнение... Итак, приступим: образуем круг, в центре – коленопреклоненная жертва, трепещущая от страха, пусть послушает, что за участь ее ожидает. Начинайте, госпожа де Сент-Анж.

( Последующие объявления приговора происходят попутно с исполнением каждым актером назначенной ему роли. )

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. Я приговариваю ее к повешению.

ШЕВАЛЬЕ. Пусть ее изрежут на двадцать четыре тысячи кусков – так делается у китайцев.

ОГЮСТЕН. А по мне, так пусть ее колесуют заживо.

ЭЖЕНИ. Нашпигуем мою прекрасную матушку серными фитилями, а я не поленюсь поджечь каждый по отдельности. ( На этом месте поза нарушается. )

ДОЛЬМАНСЕ ( хладнокровно ). Очень хорошо, друзья мои! А теперь, на правах вашего наставника, я несколько смягчу тяжесть наказания. Ваши приговоры – остроумная мистификация, но не более того, в отличие от моего приговора, который действительно будет приведен в исполнение. Там, внизу, моих указаний ожидает один лакей, член его – незауряднейшее творение природы, хотя сокровище это, увы, поражено страшнейшей в мире болезнью – сифилисом. Прикажу ему подняться: пусть запустит свой яд в оба естественных прохода нашей дражайшей любезнейшей дамы, чтобы, пережив период тяжелых осложнений, вызванных жестоким недугом, старая развратница зарубила в памяти: нельзя мешать дочери отдаваться блуду. ( Все аплодируют; приглашают лакея. Дольмансе обращается к нему. ) Лапьер, берите эту женщину – она ваша; наслаждение с совершенно здоровой партнершей наверняка исцелит вас – средство верное.

ЛАПЬЕР. Как, сударь, прямо перед всеми?

ДОЛЬМАНСЕ. Ты что, стесняешься показать нам своего героя?

ЛАПЬЕР. Нет, отчего же! Он у меня очень красивый... Ну-ка, сударыня, соблаговолите занять нужное положение.