Лана Ланитова - Царство Прелюбодеев

Через пару мгновений, скрипя и пошатываясь, поднялись мощные ворота. Махнев и Булкин вступили в чертоги величественного замка Виктора. Пред ними открылся все тот же, сказочной красоты сад, состоящий из настоящих и искусственных деревьев, цветов и спелых плодов. Днем он казался не менее, а может и более прекрасным, чем ночью: не смотря на отсутствие солнца, каждый листок и каждый драгоценный лепесток переливались россыпью прозрачной росы. Трудно было угадать: настоящая ли это роса или же шлифованные, каплевидные алмазы разбросаны по всем ветвям и лепесткам. Все пространство искрилось и играло в преломлении какого-то искусственного света, идущего снизу, и сбоку. В дневном свете еще четче обозначились рукотворные клумбы, обложенные крупными дымчатыми опалами. Буйство красок этих пестрых цветников приводило в долговременный ступор. Послышался и плеск воды из фонтана.

Около золотой чаши сидела полуобнаженная восточная красавица в прозрачных шароварах и легкой сиреневой накидке возле пышной груди. Она была столь нежна и восхитительна, что Макар и Владимир долго любовались ею, не в силах оторвать взора. Красавица была занята делом: тонкие пальчики нанизывали окатные жемчужины на хвостик диковинной птички, похожей на голубя, но с пышными цветными перьями. Птичка любовно курлыкала, глядя на девушку.

В стороне послышались легкие шаги, женский смех, рук Владимира коснулись чьи-то нежные пальцы, а может, это была шелковая ткань. Он с трудом повернул голову: меж деревьев мелькали другие женские фигуры. Прекрасные лики выглядывали из-за густых ветвей цветущей розовой вишни, упругие бедра выступали из-за шпалер с янтарным виноградом, голые руки манили к себе…

– Вова, Володя, мы опоздаем! Ты уже минут двадцать здесь стоишь. Ну их, этих бесовских чаровниц. Они нарочно голову дурят, чтобы нам влетело, – голос Макара вывел Владимира из сильного оцепенения.

Словно туман, рассеялись, растворились в эфире и восточные красавицы. Друзья поспешили в открытые палисандровые ворота беломраморного донжона. Ноги почувствовали пружинистый ворс персидского ковра.

Нижний зал донжона встретил друзей все тем же пышным великолепием: лазуритовый пол светился ярче, чем ночью. Свет, спускающийся из-под хрустального купола, выглядел мягче – он переливался молочным перламутром. Высокие античные хариты казались живыми. Пока друзья шли мимо них, Владимиру почудилось, что те следят за ними любопытными человеческими глазами.

Впереди простиралась широкая мраморная лестница, застеленная красной ковровой дорожкой. Поднявшись по ступеням на второй этаж, Махнев и Булкин очутились в просторном коридоре.

– Кажется, нам сюда, – шепотом проговорил Макар, остановившись возле третьей двери.

Дверь распахнулась сама собой – друзья вошли в знакомую лекторскую аудиторию. Возле кафедры, в кресле с высокой резной спинкой восседал Виктор. Он сидел вальяжно, одна нога была закинута на другую, отчего фалды длинной профессорской мантии падали на пол, обнажая темные узкие брюки и остроносые штиблеты. Скучающий взгляд холодных глаз скользил по входным дверям. В нижнем ученическом ряду, положив руки на парту, и чуточку подобострастно глядя на патрона, словно гимназист первого класса сидел Травин Родион Николаевич.

– Опять долго идете, господа, – раздался гулкий голос Виктора. – Садитесь на место. Две минуты промедления, и вы бы опоздали, получив за это должное наказание. Итак, время вышло, приступаем к уроку.

Макар и Владимир сели повыше Травина, рядом друг с другом, плотно прижавшись суконными плечами.

– Смотри, а тамбовской проститутки-то и нет, – громким шепотом поведал Булкин.

– Может, опаздывает? – пожал плечами Владимир.

– Кто ее знает, а может ее того, уже в расход пустили, или в пекло отослали?

– Тихо, ты в своем уме? – также шепотом отмахнулся Махнев. – С чего бы в пекло-то сразу?

– А с того, что она – баба… Значит, с нее двойной спрос. Что можно мужику, того нельзя бабе.

– И где ты такое вычитал? В каком Судебнике?

– Это не в Судебнике, это по совести положено…

– Друзья мои, я вижу, что за время, проведенное меж занятиями, вы сильно подружились? Так, господин Булкин?

– Так! – физиономия Макара расплылась в довольной улыбке.

– Мне сия новость приятна, ибо попутно каждый из вас проходит множество уроков: в данной ситуации господин Махнев пренебрег сословными, интеллектуальными нормами и, презрев собственную гордыню, подружился с человеком, которому при жизни не подал бы и руки…

– Почему вы так решили, Виктор? – спросил Владимир и густо покраснел.

– Мой друг, я знаю больше, чем все вы, вместе взятые и вдоль и поперек седьмая седьмых ваших родословных колен. Владимир Иванович, я предугадывал при жизни не только ваши слова и поступки, но даже случайные мысли. При жизни вы так болезненно относились хоть к капле амикошонства [147] Амикошонство – бесцеремонное, излишне фамильярное обращение. Произошло от французского "ami" – друг и "cochon" – свинья. … И меня, как учителя, не может не радовать тот факт, насколько это «место» сдуло с вас первый слой гордыни, словно пудру со щек в ветреную погоду. Не скрою, я обожаю этот грех – «гордыню», это один из любимых мною, грехов. Я ласкаю и пестую людей, склонных к нему. Я нашептываю грешникам в уши, что они лучше других, что они выше других, умнее, изысканнее, породистей, красивее, талантливей и прочее. «Гордыня» – сильный яд. Это – коренной грех, утверждающий другие грехи, придающий им форму и смысл. Ибо слишком «гордынистый» человек никогда не попадет в чертоги рая. Увы, но на этапе учебы я не имею права лелеять этот грех, а вынужден вас вначале проучить за него. Таковы правила!

Виктор встал и, заложив руки за спину, прошелся вдоль аудитории.

– Я давал вам на дом задание: вспомнить парочку смертных грехов, кроме вашего основного. Позже я опрошу каждого в отдельности. Могу сказать одно: сегодня основной разговор пойдет именно о «гордыне». Как известно, гордыня – это грех, приведший к падению Люцифера, ставшего затем самим Сатаной… Гордыня – это высокомерие, надменность, свойство человека ставить себя выше всех и признавать правомерность только своей позиции. Согласно христианскому учению, это самый тяжкий из семи смертных грехов, влекущий за собой все остальные…

Дверь аудитории внезапно распахнулась, и на пороге показалась Екатерина Дмитриевна Худова. Она была одета в другое, темно-синее изящное платье с белым кружевным воротничком. Не смотря на это, Екатерина Дмитриевна выглядела растрепанной и помятой: черные волосы выбились из прически и тяжелыми прядями лежали на груди, на бледном лице распустились бутоны красных пятен, карие глаза мутнели от закипающих слез, худенькие плечи дрожали, дыхание сбивалось – женщина была близка к истерике.