Энн Райс - Спасение красавицы

— Поцелуй меня, Лоран. Пожалуйста! — простерла она к нему руки, порывисто поднявшись с постели.

— Не могу, Красавица, — покачал головой принц. — Уже утро, и если ты выглянешь в окошко, то увидишь доверенных людей своего отца, ожидающих тебя на палубе. Давай-ка, смелее. Выше голову, малышка! Очень скоро ты выйдешь замуж и напрочь забудешь…

— О, не поминай об этом!..

Вид у Лорана был печальным, неподдельно тоскующим. И когда он откинул с лица свои красивые каштановые волосы, глаза у него блестели безмолвными слезами.

— Милая моя Красавица, — с грустью произнес он. — Поверь мне, я понимаю тебя…

И когда Лоран вдруг опустился перед ней на колени и почтительно поцеловал туфлю, этот жест чуть не разорвал ей сердце.

— Лоран… — в отчаянии прошептала она.

Однако принц быстро поднялся и вышел из каморки, оставив для Красавицы открытой дверь. Без него каютка разом опустела.

Лесенка за дверью вела к залитой солнцем палубе. Подобрав объемистые бархатные юбки, принцесса заставила себя подняться по ступеням, не в силах сдерживать льющиеся из глаз слезы.

(Рассказ Лорана)

Еще долго я стоял возле крохотного иллюминатора, наблюдая, как принцесса Красавица уезжает от нас с посланниками своего отца. Вот они поднялись по дороге на холм, скрылись под сенью леса… И мое сердце словно перестало биться, хотя я так и не понял толком почему. Я повидал многих отпускаемых домой рабов. Иные, как Красавица, проливали слезы… Только она так не похожа была ни на кого другого! В своей неволе она была чарующе блистательна: своим редкостным сиянием она как будто соперничала с солнцем. А теперь ее так жестоко оторвали от нас! Какую глубокую рану это могло оставить в ее чувствительной и неукротимой душе?

Я был очень благодарен тому, что мы торопились и мне некогда было об этом долго размышлять. Наше морское путешествие завершилось, и теперь Тристана, Лексиуса и меня ожидало самое худшее.

Мы были в каких-то нескольких милях от этого ужасного городка, равно как и от огромного королевского замка, и теперь мой дружелюбный корабельный товарищ, капитан стражи, снова сделался начальником над солдатами ее величества. Да и над нами тоже.

Здесь даже небеса казались другими, низко, как-то зловеще нависая над нами. Я видел угрожающе подступающие к нам темные леса, ощущал будоражащее соседство тех до боли знакомых мест, что сделали из меня невольника, любившего и подчинение, и верховодство.

Красавица со своим эскортом давно уже скрылась из виду. Я услышал шаги по лестнице, ведущей к той каюте, где мы скучковались посмотреть на отъезд принцессы, невидимые для нее через маленькие отверстия иллюминаторов. Я взял себя в руки, внутренне готовясь принять свою участь.

И все же я оказался совершенно не готов к тому холодному назидательному тону, с каким к нам обратился, распахнув дверь, капитан стражи. Он приказал своим солдатам нас связать, чтобы доставить в королевский замок пред очи ее величества, дабы она лично вершила над нами суд.

Никто не отважился о чем-либо его спросить. Королевский летописец Николас уже давно отбыл на берег, не удостоив Тристана даже прощальным взглядом. Теперь нашим господином являлся пока что капитан, и по его команде солдаты немедленно за нас взялись.

Нас заставили лечь лицом в пол, потом, оттянув назад руки и согнув ноги в коленях, единым узлом крепко соединили нам запястья с щиколотками. И здесь, разумеется, уже не было никаких позолоченных или украшенных самоцветами оков — все проделывалось при помощи грубых сыромятных ремешков, которые удерживали нас достаточно надежно в этом скрюченном положении со связанными пучком конечностями. Затем нам заткнули рты кожаными ремнями, пропустив их через открытые губы, а концы скрепив сзади с узлом, державшим руки и ноги. Такое подобие кляпа оставляло нам рты частично открытыми и к тому же, подняв головы с пола, заставляло смотреть перед собой.

Что же касается наших причинных органов, то, подняв нас с пола, их оставили свободно свисать вниз. А подняли нас солдаты, чтобы отнести на палубу. Каждый из нас при этом болтался на длинном и гладком деревянном шесте, пропущенном под узлом на руках-ногах, и на каждый конец такого шеста отрядили по солдату.

Вроде бы такой способ транспортировки более соответствовал пойманным беглецам, нежели нам, думал я, возмущенный столь грубым обращением. Однако потом сообразил, что несут-то нас в направлении городка, причем как бунтовщиков. Мы ведь пытались сопротивляться своему спасению из плена! И теперь эта строптивость нам зачтется.

В этот момент до меня с убийственной ясностью вдруг дошло, что вся умиротворяющая изысканность и пышность, царящая во владениях султана, осталась для нас навеки позади. И что теперь нас ожидают самые что ни на есть суровые наказания. Я уже слышал, как звонили на городской стене, надо думать, в честь отважных мужей, которым удалось вернуть нас из плена. И, болтаясь связанный на шесте, встряхиваемый едва ли не при каждом шаге своих носильщиков, я уже видел вдалеке толпы людей, растянувшиеся вдоль крепостной стены.

Солдат, что нес меня впереди, теперь то и дело оборачивался, словно проверяя, все ли в порядке. Ему, похоже, чрезвычайно нравилось все это действо с возвращением воинов и гордым несением на шестах связанных невольников. Я не мог видеть Лексиуса с Тристаном, поскольку их несли позади меня, но мне было очень любопытно: испытывают ли они сейчас тот же неведомый прежде страх, что и я? Как перенесем мы теперь невероятную грубость здешних порядков после того, как даже на краткий миг окунулись в атмосферу утонченности султанского дворца? К тому же теперь мы с Тристаном снова считались принцами, и нам больше не светила та пьянящая безвестность, которой мы так наслаждались при дворе султана.

Конечно же, больше всего я боялся сейчас за Лексиуса, хотя всегда оставалась некоторая надежда, что королева решит отослать его обратно. Или же оставит его при дворе. Как бы то ни было, я все равно его потеряю. И больше никогда не смогу ощутить его необыкновенно шелковистую кожу… Впрочем, к этому я был готов.

Наконец наша позорная процессия добралась до городка, и все пошло именно так, как я и опасался. Простолюдины толпой встретили нас у южных ворот, пихая и расталкивая друг друга, чтобы посмотреть на нас поближе. И снова под медленный раскатистый бой барабана нас понесли по узким кривым улочкам в сторону рыночной площади.

Подо мной покачивалась до боли знакомая булыжная мостовая, по сторонам теснились дома с высокими и узкими фронтонами. И повсюду вдоль стен выстроились обыватели в грубых сыромятных башмаках, смеявшиеся, показывавшие на нас пальцами и по-детски забавлявшиеся зрелищем столь необычно, точно на вертелах, привязанных рабов, которых медленно проносили мимо них по улицам.