Эдуард Лимонов - Коньяк Наполеон

- На хуй вам эти камни в Рокланд? Вы же хотели свалить в Европу.

- Продать акры и дом и свалить в Европу. Без денег что же в Европе делать?

Под самый конец рабочего дня один из линотипов вышел из строя, и озабоченный новорожденный стал тяжело сотрясать лестницу между типографией и редакцией, принося нам оттиски первой страницы ii одному. Наконец Ванштэйн вбежал довольный с последним куском первой страницы, отдал его Львовскому и стал у корректорского стола, облокотился на стол ручищами, поджидая, переминаясь с ноги на ногу. Я уже прочел свой последний кусок. Я работаю хуже, но быстрее Львовского.

Через несколько минут, разозленный, очевидно, нетерпеливо притопывающим грубым рабочим башмаком Ванштэйна, Алька не выдержал:

- Слушайте, идите на хуй, господин Ванштэйн. Я закончу корректуру и принесу вам материал.

- Эй-эй, господин Львовский, вы не на базаре. Не сквернословьте... Тем более не обижайте новорожденного! Из-за спины моей появился босс.

- Извиняюсь, Моисей Яковлевич. Но что он стоит над душой... Вечная запарка и всегда по вине типографии!

- Сосуществуйте, господа! Мы живем во времена детанта. Сосуществуйте мирно... А, Порфирий Петрович! Вы тут что забыли?

Порфирий смущенно пригладил седины. И он без сомнения явился поторопить Альку, рабочим не терпится выпить.

- Я, Моисей Яковлевич, заведующего типографией ищу.

- Ну вот он, перед вами, заведующий. Что дальше? - хмыкнул Моисей.

- Что случилось, Порфирий? - мрачно спросил Ванштэйн. В щели двери возникла простецкая физиономия Лешки Почивалова.

- А вы, господин Почивалов, разумеется, пришли искать Порфирия Петровича? - издевательски осведомился Моисей.

- Держите, дарю вам на день рождения! - Алька протянул Ванштэйну оттиск, вставил ручку в карман пиджака и встал. - Надеюсь, все на сегодня?

- Если мало, могу восемь колонок "Царицы Тамары" дать, - угро-жающе сказал Ванштэйн. - Лешка успел набрать.

- Нет уж, это к Эдуарду Вениаминовичу, пожалуйста. Это его любимый роман.

- Ну так что же, празднование состоится или нет? Я, кажется, был приглашен? - Моисей, задрав голову, снизу вверх хитро поглядел на Ванштэйна. Как в фильме из серии "Untouchables": маленький гангстер Моисей, коварный типчик Лемке-Бухгалтер в полосатом костюме повелевал мясомассами, но глупыми здоровяками.

- Ну конечно, Моисей Яковлевич! - Ванштэйн вышел из оцепе-нения; в которое его повергла Алькина наглость.

- Лешка, на, тащи корректуру вниз... Ladies and gentlemen, прошу всех в типографию. Выпьем за мое рождение...

Самый хозяйственный из линотипистов Порфирий разложил на наборных столах закуску и расставил бутылки. Естественно, сервиз был приобретен в "Woolworth & Woolko": бумажные скатерти, бумаж-ные тарелки, ножи и вилки из пластика. Новорусскодельцы с удо-вольствием коснулись бумажными стаканами с "Наполеоном", желае-мого звука не раздалось, но "Наполеон" был так же жгуч, как если бы плескался в хрустале.

Дамы были представлены лишь бухгалтершей. Анна Зиновьевна убежала, на ходу влезая в пальто, к своим многочисленным детям. Рогачинская отправилась домой лечить голову. На самом деле голова тут была ни при чем, она просто презирала нас всех, за исключением бос-са. Хотя родилась она в Германии, Рогачинская считает себя настоя-щей американкой, и, как ухмыляясь сказал Порфирий, "пихается только с американцами". Мы для нее - банда неудачников, ни один из нас не сделает миллиона. По мнению Порфирия, Рогачинская тоже никогда не сделает миллиона. "Так и останется старой девой, глупая пизда. Уже перезрела, все перебирает женихов. На хуй она кому нужна с ее головными болями. Вокруг полно двадцатилетних жоп".

Порфирий невозможный циник. А кем он может быть еще, побы-вав в красноармейцах, попав в немецкий плен и сделавшись охранником концентрационного лагеря. "Не Аушвица, успокойся, ма-ленького симпатичного Сталлага с четырехзначным номером", - ска-зал он мне в первый день знакомства. В последующие наши беседы с ним Порфирий, однако, был уже менее уверен в симпатичном малень-ком Сталлаге и двусмысленно косвенно намекнул мне, что, может быть, он был охранником, как знать, Аушвица. Порфирию хочется придать себе интересность. Каждому человеку хочется выглядеть байронично. Мрачный байронизм, мне кажется, заложен в самой природе человека. А что может быть байроничнее профессии охраника Аушвица.

Байронические личности меня привлекают. В Москве в последний год его жизни моим приятелем стал Юло Соостэр, художник и экс-советский заключенный... И экс-эсэсовец! Если расшифровать жутко звучащий титул, то можно обнаружить под "эсэсовцем" простую историю 1944-го года. Рейх погибал, и спасать его, среди прочих, мобилизовали двадцатилетнего Юло, студента Института Искусств в Тарту. В 44-ом уже не только чистых фрицев, но и родственные племена брали в "эсэс", посему эстонцу Соосэру пришлось повоевать на фронте в составе доблестных эсэсовских войск. Сбросив форму ?ei вернулся домой и тихо стал учиться опять в Институте. В 1949 он закончил институт, и тут-то его и замели по доносу. И просидел он одиннадцать лет... Меня ли тянет к байроническим личностям, их ли тянет ко мне? Охранники, эсэсовцы... Будет что вспомнить в конце жизни...

Выпив за день рождения Ванштэйна полтора пальца "Наполеона" и зажевав день рождения, как все мы, вульгарно венгерским огурцом, Моисей попрыгал некоторое время с нами у наборных столов. Он ловко отшутился от непрозрачных намеков осмелевшего от коньяка Порфирия по поводу того, что неплохо бы накинуть рабочим типографии хотя бы по пятерке к еженедельному жалованию (в стране инфляция, босс...), и стал сваливать, потребовал свой макинтош. Ванштэйн подал ему оный, Моисей влез в макинтош, покряхтывая, и, нахлобучив шляпу, взглянул на нас хитро: "Вы молодые, веселитесь, а я пошел к жене... Не пропейте только типографии..."

- Ну, теперь-то мы и выпьем господа! - Алька потер ладонью о ладонь.

Ясно было, что, взбодренная "Наполеоном", в нем забродила вчерашняя водка, и ему стало хорошо. Ясно также было, что завтра ему будет плохо, но сейчас было очень хорошо.

- Давайте, господин Ванштэйн, выпьем за дружбу. Чтобы никакие производственные разногласия не омрачали наших личных отношений. Кстати говоря, Вы у меня давно не были. Что вы скажете о следующем воскресенье? Если Вы свободны, приглашаю вас с супругой к себе. Вот и Эдуард Вениаминович приедет...

Выпивший добрый Львовский обнял подобревшего выпившего Ванштэйна, и они заговорили, перебивая друг друга, как два помирившихся после драки школьника. Не только Львовский и Ванштэйн, но все "господа", как и полагается на втором этапе алкогольного пробега, перешли на интим, то-есть беседовали tete-a-tete. Лешка Почивалов, переодеваясь, одновременно "интерлокатировал" с Соломон Захаровичем на тему истории русского литературного альманаха "Числа", родившегося и умершего в Париже в 30-е годы. Зам. редактоpa Сречинский, потягивая кока-колу, беседовал со сделавшейся вдруг усатой, бухгалтершей, вооруженной полным стаканом "Наполеона". Еще более распаренный розово-красный Порфирий решил объясниться мне в любви.