Алексей Левин - Больше боли. Книга 3. Без/болезненно

– Вы давно знакомы, да? – Спросил я, когда мы вышли на улицу и окунулись в стрекот кузнечиков и душный аромат цветов вокруг.

– Как ты понял? – Лега развалился в плетеном кресле.

– Ну, ты так отлично на языке жестов говоришь. Или что, хочешь сказать, вас в этой докторской школе такому учили?

– «В докторской школе». – Прыснул Лега, отпивая кофе. – Мастер слова ты, Воганов. Нет, не учили, ты прав. С Варварой мы старые друзья, такие же, как и с Приходько. Я когда на первый свой фест сюда поехал, сразу с ними познакомился. С тех пор и дружим. Они хорошие люди, добрые. А Варвара так и вообще словно не с этой планеты. Жар-Птица.

Я закурил, глядя в раскинувшийся перед нами цветник. Жар-Птица, сказал же тоже. Кто еще из нас мастер слова. О чем они говорили точно? Лега выглядел немного смущенным, но старательно не подавал виду.

– Правда, что ли, меня обсуждали? – Спросил я как бы мимоходом, сделав пару затяжек.

– Да кому ты сдался? – Лега рассмеялся. – Так, ерунду всякую обсуждали. Давно же не виделись. Вчера как-то не до этого было.

Я помолчал, припоминая, что ее фраза о том, что я хороший человек, вряд ли могла бы быть связана с ерундой, которую обсуждают между собой старые друзья. Впрочем, узнать что-то более конкретно все равно не представлялось возможным, поэтому я решил смириться с ситуацией неизвестности. К тому же, к нам на веранду понемногу стали выходить другие соколы: потягиваться, полоскаться в бочке с водой, приговаривая «ух, хорошо!..», материться по-доброму, любя, обсуждая наш утренний шум.

– Ну, что? – Спросил меня Лега спустя примерно часа три, когда я взобрался на его байк. – Готов познакомиться с Кесслером?

– Всегда готов! – Я ударил себя по шлему. От такой встряски поднятое стекло мгновенно захлопнулось, а я сам вздрогнул, поскольку не ожидал такого внезапного падения. Но Лега моей неловкости не заметил, выравнивая мотоцикл и прибавляя газа. Мы рванули вперед, выбираясь из ажурной тени садовых деревьев вперед к зеленому морю, которое уже давно нас ожидало.

6

Буду честным, «у Кесслера» мне не понравилось. Хотя, даже не так – я не то, чтобы остался впечатлен. Да, массив был огромным и зеленым. Мы побывали на оборудованной трассе для занятий мотоклуба, посмотрели на подростков, скачущих через препятствия и вытворяющих всякие трюки с поднятым на дыбы байком. Потом мы много ездили, шли пешком, толкали мотоциклы, вляпывались в грязь, вылазили из нее, выходили на опушки и любовались пейзажем вокруг, останавливались на привал, снова шли и снова ехали. И вот если бы я был откуда-то, не знаю, оттуда, где кругом степь и поля, я бы даже остался под впечатлением.

Но проблема была в том, что я почти всю свою жизнь и сам провел почти что в зеленом море, в уральском лесу: мы ходили туда со школой, мы гоняли туда в мятежное подростничество, да я даже однажды там на лыжне России зачем-то побывал, хотя на лыжах стоял настолько неуверенно, что чтобы поднять меня в горку, моим соратникам по несчастью пришлось меня заталкивать вверх собственноручно. И вот все эти березы, сосны, лиственницы, возвышения, низменности, опавшие шишки под ногами прошлогодней давности не вызвали у меня ровно никакого восторга, потому что все это я уже тем или иным куском видел в других лесах и рощах.

Особо запомнились две вещи: гора (уже забыл название), до подножья которой мы не добрались, но живо обсуждали, возможно ли за день до нее доехать, а затем вернуться обратно, не ночуя; и еще был замок в окружении зеленых гущ, словно вырванный из какой-то средневековой иллюстрации. Близко к замку было не подобраться: там активно велась реставрация и территория была закрыта для посещений, но мы жадно разглядывали узкие проемы окон и башенки на крыше, наполовину закрытые тентами. Приходько рассказал, что это раньше была усадьба одного турецкого посла в России, фамилия которого и дала название всему лесному массиву вокруг. Долго описывал непростую судьбу этого места, приводил исторические свидетельства: мы кивали и спрашивали, когда можно будет туда попасть.

– Да черт его знает. – Приходько пожал плечами. – Наверное, в следующем году уже откроют для посещений. Повод вернуться!

Вернулись обратно мы почти под ночь. Уставшие, грязные с головы до ног, немного сердитые. Дома у Приходько нас встретила новая группа байкеров, на этот раз уже местных, Симферопольских. Мы снова пили пиво, драили заляпанные мотоциклы, общались, обсуждали дальнейший маршрут.

Через день мы двинулись дальше, но уже удвоенной компанией. Если раньше нас на дороге было пять мотоциклов, то теперь мы стали настоящей мотоколонной в десять. И это было охеренное чувство, правда, хоть я и был байкером лишь условно, на птичьих правах. Во-первых, мы привлекали к себе колоссальное внимание всех людей на заправках, в закусочных, где останавливались обедать и отдохнуть. К наиболее крутым даже подходили фотографироваться какие-то люди, в основном, конечно, девушки в коротких шортиках и маечках. Все спрашивали, куда мы едем, в чем наша миссия, сложно ли быть постоянно в пути, не лучше ли ездить на машине. Создавалось впечатление, как будто мы реально какие-то люди особо сорта, как все вокруг считают. На мои очевидные удивления Лега лишь смущенно отмахивался – «так каждый год. Невозможно привыкнуть».

Во-вторых, возникало такое родственное чувство, я его для себя прозвал «чувством прайда». Я не был лично знаком с каждым из тех, кто ехал с нами – к моменту, когда мы добрались до Ялты и встали палаточным лагерем в одном довольно диком, но поразительно красивом месте почти на побережье залива, я от силы знал по именам половину всех, а остальных лишь по тем или иным характерным признакам во внешности. У Симферопольских байкеров на косухах и жилетках был изображен белый грифон, по аналогии с гербом Крыма, как я подумал. Собственно, название их мотоклуба было таким же: Грифоны. По этому мифическому зверю я и ориентировался, когда обнаружил на следующий день, что наш палаточный лагерь увеличился вдвое, и что кроме Соколов и Грифонов теперь можно найти еще и ощерившихся Волков, ехидных Блэкджеков, каких-то мутных Солнцеворотов и иже с ними. Но именно с Грифонами и Соколами можно было договориться на пенку (потому что я даже не знал, что это такое, пока не поехал с ними), на кружку кофе с утра, на пару сигарет, потому что собственные кончились. Да и они меня узнавали: протягивали руки для рукопожатия, если я шел мимо по своим делам, а они разговаривали с кем-то, не знакомым для меня, звали к себе в компанию возле костра вечером, смеялись, если я шутил, объясняли, если я затруднялся с чем-то.

Мне обычно не везло на тепленькое местечко в дружном коллективе. Максимум, на что я был способен, это завести несколько несчастливцев и медленно доканывать их своими едкими шуточками, пока им это не надоест. Но Лега буквально за руку привел меня в круг такого интенсивного общения, что я даже начал забывать времена своей довольно одинокой жизни после выпуска из университета.