Алексей Наумов - Горячка

Когда простой перестановки столов и стульев стало не хватать, мы начали закупать дополнительные столы и тумбы. Их привозили нам на симпатичной ярко-красной "газели" весёлые дюжие мужики, похожие на богатырей из русских народных сказок, сваливали коробки у нас в холле, каждый раз удивлялись тому, что мы сами будем всё собирать, смеялись и уезжали. Жопа радостно оглаживала картонные кули, а мы печально начинали искать по всем столам и ящикам отвёртки, пассатижи и молотки. На свою голову я как-то раз взялся руководить сборкой этой чёртовой мебели, и в конечном итоге собирал её один. У всех остальных либо находились важные дела, либо руки росли из абсолютно ненужных мест, и после их сборки всё приходилось начинать сначала.

Только два человека действительно хотели мне помочь. Первым был Никита, наш главный курьер, вторым – Вадим, но ему сказали, что он не должен этого делать. Он, дескать, начальник (причём носить столы ему было нужно и можно!), а я – подчинённый, вот пусть я и поработаю сам. Вадим был искренне возмущён таким ходом дела, но его власть была ограниченна, и он мог только подбадривать меня и стараться разгрузить с делами по доставке. Само собой разумеется, что мебель должна была собираться во внерабочее время, когда из здания уйдут все посетители. То есть получалось, что я должен был сначала отпахать весь день, а после, мокрый от пота и злой как собака, начинать таскать со всеми шкафы и собирать тумбы, в каждую из которой нужно было ввернуть 100000 шпунтиков и прочего мелкого дерьма. Мы попробовали работать в таком графике и чуть не взбесились. Это было слишком даже для офисного планктона, и возник стихийный митинг, быстро переросший в мятеж. Мы требовали 8 часового рабочего дня, запрещения пыток и возможности самостоятельно планировать своё время.

Под угрозой насильственного клизмирования, Жопа пошла на некоторые уступки. Теперь, заранее сговорившись, мы могли переносить мебель в удобное для нас время и не всю сразу, а по частям. Это было уже кое-что. Мы все уже изрядно поднаторели в этом деле и теперь тратили минимальное количество усилий и времени на всю эту чушь. Смело и напористо мы двигали огромные шкафы, стремительно лавировали меж мониторов, неся над головой столы и стулья, и лихо перекатывали из офиса в офис тумбы, навалив на них пачки документов. И всё было замечательно, если бы не одно но: быстро собрать стол или тумбу, как ни виртуозно я научился это делать, было совершенно невозможно. Как и невозможно было делать один стол или одну тумбу более чем двум людям одновременно, не мешая при этом друг другу. Я и Никита оказались выброшенными за борт революции. Бунтующие массы, состоявшие по большей части из мелких лавочников преследующих свои собственные мелкобуржуазные интересы, получили своё, и плевать хотели на истинные интересы трудящихся. Нам сочувствовали, жали руки, дружно ругали директора и… расходились.

Когда ушли все, на опустевшей Дворцовой площади остались лишь мы с Никитой, к нам вышла Жопа. Мы потребовали сверхурочные за сборку мебели, но момент был упущен, и нас послали нахуй. Я зашвырнул отвёртку, пошёл к Вадиму и сказал, что чаша моего терпения переполнена, и я увольняюсь. Работать в таком авральном режиме я не мог. «Пусть лучше голод и отшельничество покроют струпьями моё тело, – говорил я Вадиму, – чем я буду пахать вечерами после работы за горсть маисовых зёрен, на этой адской кухне. Лучше я умру лёжа на своей кровати с пивом в руке, чем стоя на коленях с отвёрткой! Прощай, мой друг! Не проливай слёз на моей одинокой могиле под забором, не надо. Не плачь над павшими борцами! Лучше выпей – за себя, и за того парня…» Вадим страшно выругался и побежал к начальству. Его бас проходил сквозь стены… Возник «тонкий» компромисс – я всё же должен буду собирать мебель, но могу делать это как и все – в своё рабочее время, где-нибудь в уголке и пока у меня нет дел. А сверхурочные всё равно хуй! «Доброго тебе здоровья, Владимир Семёнович! Чтоб тебя автобус покалечил!» – подумал я и согласился. И быстро проклял себя за сговорчивость.

Собирать мебель зимой было ещё хоть как-то возможно – в офисах царила прохлада, а при большом желании можно было выходить остужаться на улицу. Летом же, при неработающих кондиционерах, я буквально купался в собственном поту, и отвёртка прокручивалась в моих влажных ладонях. Я вытирал руки о штаны и продолжал сборку, снова и снова потея. Когда Никита уволился (О, смелый сокол!..), я остался единственным полноценным сборщиком и готов был выкрутить отвёрткой, этим истинным оружием пролетариата, много чего интересного у Владимира Семёновича, но тот благоразумно обходил меня в эти дни. Я стал роботом по сборке мебели. Мне уже не нужны были подробные схемы сборки, уложенные в каждую коробку, я действовал совершенно автоматически, без единого лишнего движения, и всё равно, в конце работы, выглядел как цыплёнок табака. После пары собранных тумб, я шёл в туалет, запирался там, раздевался до трусов и кое-как обливался водой из крана, а потом вытирался туалетной бумагой. Потом одевался и шёл обратно, брал документы и ехал по курьерским делам, а вечером ещё успевал помочь перенести огромный сейф, который только чудом ещё никого из нас не изуродовал. Особенно приятно было делать всё это с похмелья, борясь с изжогой и тошнотой, чувствуя, как твоя голова наливается вязкой, словно нефть кровью, а мысли блуждают где-то между жесточайшим ритуальным убийством Владимира Семёновича и всей его семьи, включая собаку и леденящим душу суицидом через самосожжение. После этих работ, все руки у меня были в мозолях, одежда перепачкана, а настроение – напрочь испорченное. В конце такого дня все пострадавшие собирались в соседнем баре и крепко нажирались, проклиная мудрое руководство и его экономию на своих сотрудниках. А весь следующий рабочий день (а то и не один!) уходил на дружный поиск потерявшихся бумаг и разной офисной мелочи…

В последнее время перестановки участились, но носили эпизодический характер – вроде короткой разведки боем. Но вот грянул приказ о наступлении всем фронтом. «Внезапно, без артподготовки, в полной тишине, без «Ура!» и прямо на пулемёты…» И деваться от этого было некуда.

– Когда мебель-то привезут, – отрешённо, как давно смирившийся со своей участью каторжанин, спросил я.

– Уже, – обрадовал меня Вадим. – В субботу доставили. – Владимир Семенович сами принимали-с!..

– И куда же они её засунули? – удивлённо закрутил головой я. – Где она?

Вадим вздохнул совсем грустно и отвёл глаза.

– Нет. Не говори этого. Не может быть…

У меня не было слов. Неужели эти пидоры уволокли её на склад, на второй этаж и теперь придётся дополнительно корячиться, спуская всё обратно.