М. Ю. - Моя весенняя любовь с привкусом боли

Вдруг я испугался потерять его. Потерять то смехотворно малое время, проведённое вместе. Я хотел провести с ним ещё хотя бы минуту, секунду, ещё раз посмеяться над его шутками и услышать звон его смеха, ведь мне ещё так много вещей хотелось с ним обсудить и так много узнать от него. Я хотел понравится ему и стать ему другом.

Поэтому я решил уйти как можно тише, чтобы я казался ему сном или ночным кошмаром, растаявшим при первых лучах солнца, чтобы он не злился и не выгнал меня, но. В таких историях всегда есть но, мешающее сделать правильный выбор, мешающее спастись и убежать, мешающее сделать спасительный глоток противоядия.

Я осторожно подошёл к нему, боясь спугнуть с его лица то неземное умиротворение и спокойствие, которое разгладило его лоб и нахмуренные брови, забрал из руки тлеющую сигарету, случайно задев самыми кончиками пальцев его горячую кожу.

Он схватил мое запястье и, не открывая уставших глаз, сказал:

– Не уходи.

И я остался.

Мягкий свет, утонувший в сером дыме сигарет. Промокший посетитель и горячий латте с собой. Неумолимый дождь со своими холодными каплями, разбивающиеся о тонкое стекло кафетерия. Высохшие слёзы и солёные их дорожки на бледных щеках. Раны на плотно сжатых от боли губах, легкий взмах ресниц и разбитые в кровь руки о стену в нежилом доме. Сердце, пропустившее удар и крик, не нашедший выход, ломающий рёбра изнутри. Слабый трепет умирающей души и воздух, которого вдруг стало так мало.

– Я не пришёл тогда домой. Не вернулся к тебе. Я оставил все и окунулся в новую жизнь абсолютно обнаженным, как телом, сердцем, так и душей. Искал ли ты меня? Волновался ли? Думал ли ты о том, что по дороге домой меня сбила машина и я, сломанный и окровавленный, лежу на обочине у дороги, утопаю в холоде и боли?

Думал ли ты, что меня могли убить? Что чей- то нож с жестоким безразличием распорол мне кожу, проткнул легкие и теперь, захлебываясь кровью и слезами я задыхаюсь, хватая онемевшим ртом пропавший воздух. Или ты думал, что мое сердце остановилось? Что лежу я теперь на полке в морге и что только твои мысли обо мне могут согреть это окоченевшее тело? Или ты просто отпустил меня? Не отвечай. Это будет мне наказанием. Я буду до конца дней своих терзать свой мозг мыслями о том, что ты чувствовал, когда я не вернулся.

Ты плакал? Ты страдал? Страдаешь ли до сих пор? Или блаженное облегчение пришло к тебе? Я был для тебя словно рюкзак с камнями, мешавший идти в гору. Да? Решетка, не дающая свободу, паралич, приковавший к постеле?

Злился ли ты? Жалел ли о времени, потратившее не меня? Ведь именно мои прихоти и желание окунуться в ритм большого города привели нас сюда. Я маялся в тихих деревушках от скуки, в то время, как ты наслаждался природой и безлюдьем. Ты снимал пейзажи и продавал снимки для открыток, а я, истеричный подросток, хотел большего.

Ирония.

Этого ли я хотел на самом деле?

И тем не менее, ты всегда шёл у меня на поводу, переезжая из города в город, меняя работу и привычный ритм жизни. Жалеешь ли ты об этом?

Но знаешь, бывало ночами я засыпал один, под грязным одеялом, без подушки и представлял тебя. Как ты бережно складываешь мою одежду, как не стираешь ее, чтобы на ней как можно дольше оставался мой запах, как зарываешься лицом в мою рубашку и она становится мокрой от твоих слез.

Я видел, как ты делал это когда моя мать бросила нас- подглядывал сквозь приоткрытую дверь. Вспоминал об этом и мечтал, что ты так же скучаешь и по мне. Хотя, бывало, думал, что ты собираешь все мои вещи, выносишь их на пустырь за домом и сжигаешь, безразлично поливая керосином. Или как отдаёшь их бездомным, режешь на тряпки, чтоб протирать пыль с телевизора, относишь на ближайшую свалку.

Я представлял тебя одиноким и разбитым, в объятиях горячего душа, с бутылкой водки в руках и выкуренной пачкой сигарет. Я представлял тебя счастливым и вспоминал твою улыбку, обращённую ко мне, как ты щуришь глаза и проводишь рукой по волосам. В моей памяти ты возникал уставшим, с щетиной, уснувшим за книгой, на холодном балконе. Я помнил твои руки и те редкие тёплые объятия отца, любящего своего сына. Во сне я считал твои ресницы и тонкие голубые паутинки вен под глазами, пытался прикоснуться к твоим губам, но боялся спугнуть такое редкое виденье.

Скажи, Эрик, разве эти желания походят на сыновью любовь к отцу? Или больше походит на запретные желания той женщины?

Тонкими пальцами по нижней губе, по горячему острому языку.

– Ты снова куришь? Я думал ты бросил.

Неделю с Итаном мы не вылезали из дому. Заказывали пиццу и смотрели старые комедии. Он любил фильмы про вампиров и черно- белые драмы. Восхищался Хичхоком и мог несколько раз пересматривать « Головокружение». Хвастался своей коллекцией нуар фильмов и старых детективов на кассетах. Уверял, что лучшие фильмы сняты в шестидесятые и и расстраивался, что не родился в то время. Предлагал сходить в театр или оперу, потому что сам никогда там не был, а потом забыл купить билеты и возненавидел и театр и оперу. « Пойдём на балет» – говорил он, а я делал ставки- забудет или нет.

Бардак везде – в квартире, на голове и в самой голове. Повсюду потухшие сигареты с остатками его жестоких поцелуев. Пустые банки из-под колы и смятые салфетки. Он кутался в тёплый плед и плотно задергивал шторы, ругаясь на яркий свет и боль в глазах. Он ужасно готовил и пил крепкий чай, заваривая один и тот же пакетик до тех пор, пока вода не становилась прозрачной. Он всегда ходил босиком и прижимал к моей спине холодные ноги. Он мог заснуть на середине фильма, проснуться под конец и точно знать, что в нем было. Он не сушил голову и наверное поэтому его волосы всегда торчали. Он не носил футболку дома и ждал, когда уже наконец потеплеет. Он обожал абрикосы и пытался вырастить абрикосовое дерево дома в горшке, чтобы вкус плодов был не как из магазина, а как из детства.

А я? Я просто был рядом и наслаждался каждым его вздохом, смотрел на него спящего, злящегося и растерянного, когда он не мог подключить двд к телевизору. Я восхищался его острому уму и обожал его небрежные, немного жестокие шутки, его комментарии к фильмам и то, как он сжигал непонравившиеся ему книги. « Хоть для чего- то сгодится этот бред» – говорил он, бросая в пламя одну страницу за другой.

Я пытался накормить его салатом и напоить морковным соком, прятал сигареты, но он находил остатки в пепельнице и, удивляясь, куда мог снова засунуть новую пачку, докуривал их. А я все больше удивлялся, как он смог прожить все это время на одном фастфуде и газировке, но он, пожимая плечами отвечал, что даже живот не разу не болел.

Иногда я включал тихо музыку и мы лежали на полу полуголые и такие разбитые и каждый плакал внутри о своём, потерянном. Я, как послушный пёс, приносил ему домашние тапочки, а он забывал их у старого кресла, потертого, тоже со своей историей. Я хотел напоить его глинтвейном, а он закрывался в своей комнате.