Анатолий Жариков - В стороны света

***

По дереву белкой,

мечом по княжеской вые,

Ярославны – все – выли

и в век из века

беременели

русыми воями,

ратаями, изгоями,

блаженными и поэтами

от начала лета Господня

до конца времени.

Через девять сроков

открывалось Слово.

1

Это – бич, и бродяга, и лох,

это – круче бродяги и лоха,

это – сваренный круто горох,

это – щёлканье после гороха.

Это – флейта и барабан,

это – град с барабана на грядку,

это – слёзы роняет баран,

как созвездие, – по порядку.

В мире тесно и духота,

челюсть месяца кривится болью,

мне, читатели, хохотать

бы, ан обсыпаны губы солью.

2

Я трясся, я зажигался и гас,

как будто пропал в зажигалке газ,

я тёк фруктовым при взгляде на вас,

как будто воду спускал в унитаз,

безукоризненное, как стон,

табачного цвета текло в унисон

признанье моё и мою антресоль

при виде ног ваших

тоже трясло.

3

Сто страниц прочитал Пастернаковой книги

и заснул на сто первой от шума метафор.

Мне приснились поэта нужда и вериги

и что я клеветник и пасквилей автор.

И с паучьими жалами серые мухи,

они ели поэтов и кровь их сосали,

собирались в союзы, вздымали руки

и кричали «Варавву!» из тёмного зала.

4

И через дорогу за тын перейти

Нельзя…

Борис Пастернак

Падаю на спину, в суть суеты

мурашиной и никого, кроме лета,

и свет со скоростью пустоты,

и жизнь со скоростью света,

и бесконечен открытый срам

в бездне цветущего храма,

и знается верно – умру вчера,

и кажется, что умер завтра,

мгновения катятся навсегда,

и торжествует тление,

и в каждой печёнке живая вода,

и в каждой почке – вселенная.

И время за солнцем уходит за тын,

и раньше утра петух

расскажет, что космос – наверное ты,

но космос печален и глух.

***

Пастернак один.

Но в каждом он растёт

по-каждому.

***

Луна, как первый блин,

снег падает, как башня Вавилона.

Ночь. Улица. Под жидким фонарём

следы невиданных зверей.

Пса Баскервилей лай. Аптека

уже закрыта, как ворота в рай.

Снег первый, словно сон о Беатриче.

Твой взгляд оливково коричнев.

Я весь кудрявый, будто Пушкин.

И юн, как Веневитинова стих.

Отряхнулся.

Посмотрел и завыл.

Как вон тот.

И пополз. Сказал,

что потерял

пуговицу.

И сел на пол.

И хохотал.

И смеялся.

***

Тарковского строка на языке.

Глухая ночь и месяц на реке,

как сумасшедший с бритвою в руке.

И никого. И нечего бояться.

Я так и шёл, переплетая ноги,

Арсения читала ночь в восторге,

ласкали горло брадобрея пальцы.

И сумасшедший с бритвою в руке

шагал за мной и не тонул в реке.

***

Вольный перевод – это когда

во имя автора, переводчика

и художественного духа.

a.

Стихи, похожие на воинов

в бесплатных ранах от гвоздя.

И чёрный на откровенном фоне

твой плащ, и зонтик без дождя.

b.

Я не знаю, что есть похоть, и

добавь, мальчик, в своё виски лёд.

В моей лодке плывёт

один охотник.

Было время – мы были жестоки.

Стало время – мы стали одни.

Я забыла земные дни.

Я не знаю небесные сроки.

***

Перевожу вольно, однако

оставляю для узнавания

оригинала вакуум.

Старым Пушкина,

Батюшкова в психушке,

без привета Фета,

бухим Мандельштама,

Маяковского без мамы,

Карамзина без Лизы,

шестидесятника без

соцреализма.

***

Мой дядя, самых честных правил,

соцмодернизм мне в жопу вставил.

Я испустил высокий слог

и лучше выдумать не мог.

***

Пчела цветок,

как Розанова слово,

сосёт.

***

Державин походя дерзил,

с личины смахивая пыли.

Дурнея из последних сил,

ещё стихи словами были.

Поверить бы

во что-нибудь.

Хоть в созвездие Рака.

Так себе,

легавый,

лгушка).

Чистое благо.

Чистый покой.

Чистоплюйство.

Кто-то шёл

и наступил

на лицо.

Общество

сострадания

к рогатым скотам.

Май. Утопия. Господа сад.

И безмерно талантлива Санд.

Эта ночь.

Это точение бритвы.

Это тяжело.

Жизнь праздник, золотая пыль.

Но есть места, когда война милей.

И бытие имеет место быть,

когда ему грозит небытие.

***

Жили-были:

Мережковский, Гиппиус

и хрен с ними.

***

Чехов скушен.

Ибсен – прочее

(читая Бродского).

В Женеве холодно. В Италии холера,

лечу в Париж: бульвары, дамы, пунш.

Шучу, конечно, хватит мне без меры

тепла и здравия от наших мёртвых душ.

Мне скучно, томно,

жить чего мне для?

Addie, потомки! –

Gogol Nicola.

«Здравствуй, Мыколо! –

пишет земляк, –

от Вечеров бывают колики,

от Ревизора – столбняк.

Пришли Мёртвых душ,

мать их так!»

Н.В.Г.

Мёртвых сжёг.

Живых оставил.

Не хороните

живых.

Не вспоминайте

мёртвых.

Державина металл в стопах,

Языкова весенний праздник,

мёд Батюшкова

и неясный

Жуковского воздушный взмах,

и Вяземского грусть такая…

И Пушкина смола токая.

Легко даётся только чепуха

да женщина бальзаковского кроя.

Ник Вас. похерил всех своих героев,

сжёг «Мёртвых» и сошёл с ума (ха-ха).

Достань желания и злой отваги,

паши в поту на камне и бумаге

подобно древнему Буонарроти,

будь богом и на черновой работе.

И вот тогда случится всё, как надо.

Придёт читатель, зритель и судья,

потычет в стих, в картину: «Это я!» –

всплакнёт и будет в обмороки падать.

Скука сукой воет,

Николай Васильевич.

Человек копейку стоит,

Фёдор Михайлович. –

До сих пор.

Вчера вернулся прошлогодний снег,

проснулся прошлогодний человек.

Тень голода от синего сугроба.

И Гоголь ногти рвёт о крышку гроба.

Пишу назло мудакам и педантам,

читаю удачные строчки Данту,

а те, длинны и не очень в меру, –

сливаю Гомеру.

А те, что хуже ямбов Шекспира, –

несу в читальню типа сортира.

Звоню в издательство: то да сё,

листаю Библию и Басё,

смотрю футбол, украинскую лигу.

Смотришь – книга.