Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

Он сел на пригорок и закурил. С этого пригорка начинался обратный путь. Вместо кондуктора, прогуливающегося по перрону со спокойствием единственного человека, которые не боится опоздать на поезд, качнулась под птицей еловая лапа. Туча над головой, дальняя родственница паровоза, тронулась в путь, чтобы растаять где-нибудь над Тамбовом. С привычным философским унынием, которое приходит на вокзалах при взгляде на собственные пожитки, Он подумал о себе в третьем лице. Подумал с жалостью. Вокруг не было вокзальной толпы, которая так выручает блеющее человеческое одиночество. Напротив, вокруг стояли сосны, которые были дома и никуда не собирались по своей воле. Поэтому он заплакал...

Рука погладила его голову. Девчонка, о которой Он успел забыть в своем разочаровании, подошла неслышно сзади и теперь тихонько вздыхала там. Она погладила его волосы как ребенок, без искреннего сочувствия, просто в подражание взрослым. Он порывисто обернулся и прижался лицом к теплому, пахнущему травой, платью. Девчонка прыснула и отбежала в сторону. Недалеко. Так, чтобы он понял, что Она решила поиграть.

Он вскочил с кочки и побежал за ней. Вокзальное настроение сняло как рукой, сосны вокруг одобрительно зашумели.

Девчонка тенью проносилась вокруг стволов, все время оставаясь на виду. Ей ничего не стоило спрятаться, Он знал это. Но Она не пряталась. Наоборот, она то и дело давала прикоснуться к себе, даже схватить за руку, но тут же вырывалась и оказывалась за спиной, рассыпая пригоршнями смех. Она разрумянилась, похорошела и словно повзрослела. Женское, спелое выплеснулось из-под чумазой маски. Он ощутил в собственном теле мужское волнение.

– С дочкой не балуй, барин...

Ну вот, опять... А если Она сама со мной балует? Да и кто увидит-то? Глухарь на сосне? Нет уж... Ничего дурного я ей не сделаю. Только то, чего Она сама захочет от меня... Но уж чего захочет – все исполню...

И Он вдруг понял, что судьба не случайно намотала лишние версты на свое веретено. Долгая дорога, грязные трактиры, пьяные попутчики, ухабы и грязь – все получило простое объяснение. Оно, это объяснение, скакало теперь вокруг него, не отбегая дальше, чем на расстояние шепота. Наконец, умаявшись, подошло к нему вплотную и положило голову на грудь. По-детски, в подражание взрослым.

Он обнял Ее за плечи, потом отстранился, бережно приподнял лицо и коснулся губ своими. Девочке было неудобно из-за разницы в росте. Тогда она запросто встала на его сапоги своими босыми ступнями, потянулась на цыпочках и ответила на его поцелуй. От ее губ пахло лесными ягодами. И совсем не пахло словами. Он давно уже понял, что девчонка не разговаривает.

Окажись на его месте знакомый капитан, известный бабник, и тот подивился бы умению девчонки ласкать и отвечать на ласки. Наш же герой имел до сей поры единственный неудачный опыт чердачных поцелуев с деревянной хихикающей гимназисткой. Далекое, малоприятное воспоминание и теперь заставляло его дрожать от страха сделать что-нибудь не так.

Девчонка же, наоборот, была естественна, как Природа, среди которой она выросла. Не дамы с напудренными плечами и не заезжие гусары учили ее ремеслу любви. Небо показало ей, как напоить допьяна земляную плоть. Земля научила, как принять корень и раздаться руслом под настырным ручьем. Ручей провел ее долгой дорогой из-под кочки, вприпрыжку – в студеное, перехватывающее дух, устье. А самые последние уроки она взяла у молнии. И умела, сверкнув без звука, перекатиться громом через собственное ошалевшее молчание, разгуляться по ветру языкастым пожарищем.

Он стоял, забыв собственное имя, и, как умел, отвечал на ласки девочки. Лес помогал ему, укутав тишиной, спрятав за частоколом стволов, давая расслышать лишь загнанный конский топот двух сердец.

Все, что сворой приблудных собак тянулось за ним от самого дома, начало корчиться в последних судорогах. Фальшь и глупость Города, его вечная тоскливая попытка построить муравейник суеты на кургане одиночества, идолы с отечными похмельными харями, деньги, электрическое сияние дорогой безвкусицы – все это корчилось на траве, подыхая раз и навсегда.

А вокруг улыбались те, которых человек назвал «соснами», деловито журчало то, что человек окрестил «ручьем», шепотом переговаривались те, которым человек дал имя «птица».

И девочка, которая дарила ему не только себя, но и Его самого – нового, незнакомого, звучащего, как спокойный и мощный аккорд – была рядом, не исчезала, не исчезала, не исчезала. Никуда. Не. Исчезала.

Она, которую Город за неделю превратил бы в жалкую дворнягу, здесь была королевой. И в светлых чертогах ее объятий Он понимал с медленной сладкой болью, что оказался дома. Покой проник извне в каждую клеточку его тела. В тех местах, которых Она касалась губами, кровь замедляла свой ход, чтобы свернуться по-кошачьи, в клубок. Наконец, вздохнув коротко и счастливо, Она поцеловала Его в грудь, в самое сердце. И кровь остановилась вовсе. Незачем стало дышать, думать, видеть и слышать. Он замер, как бокал, полный под самый краешек. Последним, что увидели его человеческие глаза, были желтые зрачки рыси...

Неделю спустя через поляну, воровато крестясь, проковыляла старуха. Деревья, у которых она остановилась, были совсем не похожи на клены. Они и на деревья-то не слишком смахивали. Только кора, ветки и листья делали эти странные создания похожими на деревья.

Увидев новое, седьмое, старуха перекрестилась еще раз. Потом нарвала полную сумку листьев и заковыляла прочь быстро, как только могла.

Небо, закопченное галками, кричало по-человечески. Она заткнула уши и закрыла глаза, но небо не исчезло, а галки заорали еще громче.

«Ну вот, опять напилась...» – подумала Она.

Звонок в дверь качнул ее обратно в действительность. Галки обернулись толпой гостей, а небо – старой штукатуркой. Она пошла открывать.

Конечно, это был Какаду – бесполый, носатый, весь из пестрых лоскутьев, сшитых на живую нитку болтовни. Никто не относился к нему всерьез, начиная с него самого. Поэтому он был всеми любим и всюду принят.

– Все хуйня, детка, кроме хорошего пистона! – любил говорить он своим собеседникам, независимо от пола и возраста. «Детки» млели, особенно те, что постарше...

Она от души расцеловалась с Какаду и собиралась закрыть дверь, когда обнаружила, что старый попугай явился не один. Его приятель, похожий на водопроводчика, стоял с таким видом, будто ошибся адресом.

Какаду мог привести с собой Кого Угодно, все знали эту его привычку и давно смирились с ней. Поэтому Она, ничуть не удивляясь, осмотрела гостя на предмет чего-нибудь заслуживающего внимания.