Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

Этими новыми глазами Она оглядела свой новый салон, который, конечно же, состоял из цвета местного офицерского состава и начал собираться спустя неделю после ее приезда. Придирчиво выбрав человечка, который был здешней, военно-полевой разновидностью Какаду, Она затеяла легкий флирт. Спустя короткое время флирт уткнулся в тупик измены, о которой стало известно всем...

Хроника заканчивается событием таким же старомодным и не влезающим ни в какие рамки, как и все, что ему предшествовало. Событие это называется дуэль, и произошло оно в чахлой роще, чудом отыскавшейся среди тундры. Муж убит наповал. Он лежит на снегу с ржавыми мертвыми глазами. Любовник ранен. Она прибежала на место действия слишком поздно...

...Небо, закопченное галками, кричало по-человечески. Она заткнула уши и закрыла глаза, но небо не исчезло, а галки заорали еще громче.

– Все хуйня, детка, – сказал пистолет голосом Какаду, – кроме хорошего пистона...

– Напьюсь... – сказал Первый. – Душа просит.

– Она у тебя каждый день просит, – хихикнул Второй. – Все ей мало, видать.

– Может, и мало, – пробурчал Первый, наливая.

– Такая у нас работа, – согласился Второй. – Без водки – не жизнь.

– Ну уж и не жизнь, – щеки Первого смялись в улыбку. – Одних баб сколько на халяву обламывается...

– Это когда ж тебе обломилось? Расскажи, что ль...

– Вот, вчера, к примеру. Такая барыня-хуярыня-картинка!

– Ну-ка, ну-ка, – глаз Второго блеснул, как бутылочный осколок. Он плеснул себе и напарнику.

– Вчера смотрю – в очереди стоит, с узелком, как водится. Не скажу, что высокая, но ничего себе, над старухами сразу видать.

– Сиськи-то? Есть сиськи?

– А то!

– Гут. А жопа на месте?

– Где ж ей быть? На месте.

– Ну?

– Чего «ну»? Подхожу, говорю тихо так, мол, хочешь, свиданку с твоим организую...

– А она?

– «Ой, – говорит, – правда?... А вы не рискуете? Это ведь запрещено...» «Ты мне не выкай, – говорю, – мы тут люди простые. Возьмешь за щеку – организую полчаса с хахалем твоим». А она смотрит и будто не понимает: «Вам, то есть тебе, денег нужно? – спрашивает. – У меня, говорит, немного, забирайте все».

– О дела! – Второй со смаком глотнул из стакана. – Ну?

– «Мне, – говорю, – на твои деньги насрать. У нас тут, под соснами, магазинов нету. А еще хуй пососать некому. Попросил бы у елки, да больно колючая. Так что давай, говорю. Ты – мне, я – тебе».

– Во даешь! Ну, Первый, за словом в карман не полезешь! А она?

– Глянула на меня, как на парашу, и отошла молча. А я стою себе и не дергаюсь, жду.

– Ну.

– Чего «ну»? Постояла, помолчала и подошла. «Согласна, – говорит. Только одна просьба, мол, сначала – свиданка, потом делай со мной, что хошь». «Э, нет, – говорю, – такие песни у нас не поют». «Тогда не надо», – говорит, и становится обратно в очередь. Тут, чувствую, дело не выгорит. Надо соглашаться.

– Согласился?

– А какая, на хуй, разница, до или после? Согласился.

– Накатим?

– Наливай.

Двое чокнулись над столом, по стенам шершаво дернулись тени.

– Ну, чего дальше-то было? Не томи душу.

– Посадил голубков в одну камеру, запер, а сам – к глазку.

– А к кому она приехала-то?

– К Пугалу. Прикинь, смех какой...

– К Пугалу?!

– К нему.

– К уроду этому? К уроду сраному, мелкому? – в голосе Второго мелькнула зависть. Он и сам был невелик ростом.

– Ага. Я сперва ушам не поверил. Такая фифа – и к Пугалу. Но она описала все чин-чинарем, и номер его назвала.

– Ну, а дальше? – обида в голосе Второго еще не рассосалась.

– Ну, как они вдвоем остались, так она сразу к нему – обнимать. Он ее тоже обнял, глаза закрыл, молчит. Долго так стояли. Потом она – шаг назад – и давай на себе пуговицы щелкать, что твои орешки, одну за другой. А он ей: «Не надо». Тут, мол, на нас смотрят. А она засмеялась, громко, по-блядски, и говорит: «Это не люди, их стесняться нечего». Ну, думаю, погоди, получишь у меня за свое «не люди», когда рассчитываться будем. А она тем временем раздевается, быстро, как по тревоге, тряпки по всей комнате летят, пока не осталась в чем мать родила.

– Эх, – крякнул Второй. – Гут, гут. Значит, сиськи на месте, говоришь?

– Сиськи не то, чтобы большие, но ничего, подержаться можно. Вот жопа подкачала. Маловата будет. А пизденка – что твоя клумба – подстрижена, ухожена... Так и вцепился бы...

– Накатим?

– Погодь. Ну вот, а Пугало сраное от нее пятится, как неродное. Я, говорит, грязный, ты ко мне не подходи. Она ему: «Плевать!» А сама разрумянилась, сразу видать – баба на взводе. Ну, а Пугало ты знаешь. И обычно-то ходит, как жмурик. А тут совсем белый стоит, от нее глаза воротит, к стене прислонился.

– Жмурик... Эт точно, – Второй обрадовался сравнению.

– А она к нему – и давай с него робу стягивать. Потом штаны. Он упирается, как дите, глаза закрыл, кадыком ворочает и хрипит будто. Но особо не сопротивляется. В общем, быстро она с ним управилась. Стоит голый, все кости наружу, будто она с него и кожу заодно с робой стянула. Главное дело – елда висит, никакого движения. Не то, что моя. Давно в дверь уперлась, как дамочка юбку начала стягивать.

– Ну?

– Она его обнимает, заговаривает, как цыганка, быстро-быстро, руками то здесь, то там шарит, как бы незаметно к елде подбирается. Подобралась, пальчиком погладила, в рот примерилась взять, да сразу не смогла – от вони отшатнулась сперва.

– То-то! – почему-то сказал Второй.

– Но потом все равно взяла. И давай сосать, лизать, в общем, все как положено и даже лучше. Я и то не выдержал, руку в карман засунул – и давай шары гонять. А Пугало, блядь такая, стоит и не шелохнется. Хозяйство как висело, так и висит, только кадык все быстрее дергается. Будто давится он чем-то, молча... Потом как заорет на нее: «Ты что, сука, ожидала?»

– Так и сказал: «сука»?

– Так и сказал. Я сам удивился. А она, видать, не удивилась. Только дернулась, будто он ее ударил, и замерла.

– Так, с хуем во рту и замерла? – хихикнул Второй.

– Ага. Чтобы не сболтнуть чего, наверное.

– Гы...

– Ну вот. А он сам в сторону отпрыгнул и давай орать. «Ты, мол, зачем приехала? Я тебя звал, мол? Я тебя просил? Ты же, – кричит, – меня бросила, зачем вернулась? Я же здесь из-за тебя, что я могу, – говорит, – к тебе чувствовать, кроме этой... как ее... ненависти!»

– Ух ты! – восхитился Второй. – А она?

– «Я, – говорит, – была дурой. Все бабы – дуры. Прости. У меня, – говорит, – никого после тебя не было».

– Это она о чем? – удивился Второй.

– Не знаю. Я так понимаю, что ее никто не ебал.

– Вообще?

– Ну, после Пугала.

– А-а. Пиздит, конечно.

– Ясное дело. В общем, он орать вдруг перестал, садится на кушетку – и в слезы. А она его своим пальтишком накрыла, узелок разворачивает – и садится на пол, что твоя собака, около него. Он смотрит на узелок – а там всякие пирожки, картошечка, варенье, хуе-мое. Он хватает пирожок и – целиком в рот. Жует, а слезы по щетине катятся – цирк. Потом еще пирожок, еще. На шестом остановился. Погладил ее по голове. Прости, говорит.