Tiamat - Гилморн

— Любишь грубость, да, лапочка? — промурлыкал Гилморн и швырнул его лицом в подушки, ставя точку в разговоре.

Эру, никто еще ему так не отдавался, как Амрис: жадно, самозабвенно, горячо… он вскрикивал, изгибаясь в пояснице и приподнимая зад, раскрывался навстречу, подставляя любовнику самое нутро, словно бы собственную душу. Он будил неистовую жажду, он был как вино пьянящее, как душный, дурманящий запах летнего поля под жарким солнцем, как бурный поток, который переплываешь поперек течения…

А Найра была как глоток ключевой воды в жару, как тонкий аромат розы в тенистом уголку сада, она утоляла жажду и пробуждала дивное умиротворение, до сей поры незнакомое Гилморну. Амрис подарил ему себя — Найра подарила ему его самого. Гилморн еще никогда не видел моря, но ему казалось, что любовь к женщине сродни морю — и то, и другое не вычерпаешь, и проще достичь морских глубин, чем глубин женской души. Грудь Найры колыхалась, как волны, и голос ласково шептал, как ночной прилив, и глаза сияли, как морская гладь. С ней не нужно было бороться, не нужно было покорять ее — можно было просто отдаться чувствам, как будто бы на волю волн, когда ложишься на спину, раскинув руки и ноги, и смотришь в высокое небо, а вода ласкает тебя, покачивает, и облака неспешно пересекают небесные просторы… Быть влюбленным в женщину — все равно, что быть влюбленным в море… в землю… во всю Арду. Единение феар и роар, душ и тел он переживал раньше — с Дэлом, но только сейчас Гилморн понял, почему секс с женщиной называется словом «познать».

И он познавал, не только ее, но и себя, с удивлением открывая в них обоих море нерастраченной нежности. Моря встретились — и слились, и перемешались. Иногда, когда перед рассветом она тихо дышала во сне на его груди, ему казалось, что он врастает в нее корнями, как дерево. Он начинал понимать, почему люди и эльфы женятся — ради вот этого самого чувства, ощущения тихой гавани, уютного пристанища на двоих, близости чувств и мыслей.

Он мог представить себе жизнь с Найрой — дни и ночи, заполненные друг другом, завтраки вдвоем в постели, поездки на охоту и в гости, занятия делами поместья… но именно потому, что он мог ее представить, такая жизнь не влекла его. Узнав одну женщину, он приобрел чувство, будто узнал их всех. Гилморн осознал, что всегда хорошо понимал женщин, как бы чувствовал их — даже тех, кого видел в первый раз в жизни и о ком ничего не знал. Они по-прежнему были загадочными, но загадка была не в том, почему они что-то делают, а в том, как они это делают. И в том, почему он их так хорошо понимает. Должно быть, Эру наделил его женской душой, потому что всегда, сколько он себя помнил, его волновали мужчины. О нет, не в сексуальном смысле или не совсем в сексуальном. Они вызывали в нем восхищение, уважение, гнев, ярость, страх и прочие сильные чувства. В отношениях с ними всегда была неопределенность, напряжение, борьба, энергия, вызов… как в бою, когда не знаешь, куда в следующий момент нанесет удар твой противник. Если продолжать сравнение, отношения с женщиной были похожи на танец, в котором ты точно знаешь, куда в следующий момент твой партнер поставит ногу. Это приятно и безопасно… но все-таки не то, чего искал Гилморн. Любовный поединок с мужчиной был ему больше по сердцу.

Теперь он вне всякого сомнения лучше понимал смертных. Свободный выбор между бытием и небытием, между Тьмой и Светом, добром и злом, целомудрием и распутством, мужчинами и женщинами… это было прекрасно и удивительно. Оказывается, вот ради чего он отправился в земли людей — чтобы понять, что такое выбор, что есть другие пути и другие возможности, что, выбирая, познаешь не только окружающий мир, но и себя самого.

Примерно о таких вещах размышлял он лениво и сонно, держа Найру в объятиях, вдыхая запах ее волос, слушая стук ее сердца, и чувствовал себя по меньшей мере Повелителем Арды. Ну, хотя бы повелителем замка Эргелион. Делит постель с самой красивой девушкой Итилиена! И с самым красивым юношей, хотя как раз в постели они с Амрисом оказывались не в пример реже, чем с Найрой. Зато, как выяснилось, мнение Гилморна о красоте молодого лорда, равно как и о его постельных способностях, нашлось бы немало охотников подтвердить.

— Конечно, никто не знал, кто я и откуда. А то, что выговор у меня благородный, объяснить было просто: дескать, жил в поместье, у лорда на содержании, потом сбежал, на вольные, так сказать, хлеба. Потом я приноровился — и одежду менял, и манеры, знаешь, вел себя этак развязно-стыдливо, словно хочу выглядеть опытнее, чем я есть. Все на это здорово покупались. Я не так часто в город ездил, пока отец был жив, но когда ездил, без клиентов не оставался. В одну ночь, помню, пятеро было — двое вместе, а прочие один за другим.

Даже у ко всему, казалось бы, привыкшего Гилморна отвисла челюсть.

— Лапочка, ты хочешь сказать, что мужчины снимали тебя на ночь? За деньги? В таверне? А вот с этого места поподробнее!

И Амрис все ему рассказал. Подробно.

— Надо же мне было с кем-то спать, когда отец выставил Амрана из замка. Такой был скандал! Он застал нас в библиотеке, трахающимися, как кролики. О чем только брат думал! Он даже дверь не запер. Я никогда отца в такой ярости не видел. Он меня ударил, первый раз в жизни. Только это было не самое худшее. В тот же вечер меня разложили голого на скамье в конюшне и выпороли. Я так вопил, что голос сорвал. Потом две недели не мог ни сидеть, ни на спине лежать. Рука у нашего конюха была тяжелая. Отец рядом стоял и смотрел. Я думаю, он хотел бы, чтобы Амран тоже это видел, но побоялся, что с ним не справится. Не держать же его под прицелом? Так что они просто заперли двери, а брат ломился так, что засов дубовый вздрагивал, и отцу угрожал такими словами, что я даже повторить не решусь. Потом я его не видел год или больше, отец его сразу же из дома выставил, не дал даже со мной попрощаться. Пока отец был жив, мы виделись тайно, Амран подкупил кое-кого из слуг и приезжал, когда отца в замке не было, или меня вызывал в город.

— Отец позволял мне выезжать из замка только с сопровождающим, да только он не знал, что мы с ним расстаемся у городских ворот, он идет пить за мое здоровье и за мои же деньги, а я делаю, что хочу. Так я и оказался один поздним вечером в таверне. Комнату снял, но спать не хотелось. Я спустился в общий зал, сел возле камина. А рядом компания гуляла — купец с сотником, они вместе какое-то дельце обмывали. Порядком уже нагрузились, тут сотник и говорит: «Ух ты, какая красотка! Иди к нам, милая, мы тебя угостим выпивкой!» Это он мне. Я к ним шутки ради и подсел. Тут они поняли, что я не девушка, но выпивкой все равно угостили. Слово за слово, и я их пригласил к себе в комнату. В карты, дескать, поиграть, ага. Сам не знаю, о чем я думал, у меня в комнате и стола-то не было. Только они не вчера родились, сразу все поняли, раньше меня самого. Через пять минут я стоял голый поперек кровати, с одним членом во рту и с другим в заднице. Отодрали они меня на совесть, даже не помню, как они ушли, сразу уснул. А когда проснулся, нашел под подушкой серебряную монету. Так это и началось.