Вика Соева - Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

— И взор я бросил на людей, Увидел их — надменных, низких, Жестоких ветренных друзей, Глупцов, всегда злодейству близких, — великая тень склонила голову.

Палец привычно ложится на влажную, скользскую бороздку.

— Я знаю свои преимущества, как писателя; отдельные случаи доказали мне, как сильно «портит» вкус привычка к моим сочинениям. Просто не переносишь других книг, особенно философских, — замечает великая тень.

Волна умелого возбуждения подбирается к бедрам. Запускаю внутрь пальчики. Тереблю соски.

— Не стесняйтесь, — ободряет великая тень. — Культура начинается с надлежащего места, и это место отнюдь не душа. Надлежащее место — тело, наружность, физиология.

— Неужели в твой день рождения не найдется никого, кто бы забил свой буратино тебе в пупсень? — сварливо встревает скоморох. — Отпендюрил, натянул на болт, впрыснул в прелки?! Или в волторну, на худой, ха-ха, конец!

— А вот и Маугли! — бурные аплодисменты мускулистому, поджарому телу с могучими причиндалами, упрятанными в крошечные плавки. — Места ему! Места!

Легкий скачок на стол — чудо владения собой. Узкие ступни, колени, руки чудом тренировки выискивают точки опоры для переворота пьяного женского организма.

— Музыку! Музыку!

Начинается танец — темнокожая первобытная страсть заклятья готовой к совокуплению самки, африканские тамтамы жестоких колдунов, приносящих в жертву белокожую красотку, откровение дикой жизни, изобильной, щедрой, не стесненной условностями и ритуалами в животном стремлении извергать семя.

Тело блестит, перебивая застоявшуюся вонь духов и дезодорантов живым запахом крепкого пота, мускусом самца, готового в клочья порвать любого соперника. Могучая энергетика зажигает ошалевших баб, заставляет бессильно кривиться в псевдоусмешках импотенциозную четвертинку пародии на мужское доминирование. Маленькие розовые свинки, чьей доблести хватает, в лучшем случае, на быстротечное копулирование в отощавших на супружеской диете феминисток, гнусные твари интеллектуального онанизма, добровольные жертвы цивилизованного, просвещенного, культурного сифилиса, проевшего, провалившего любую выступающую часть их тщедушного тельца. Что можете вы противопоставить древнему ритму проснувшейся плоти?

— Мы одной плоти — ты и я!

Всех охватывает могучий зов прочь из скорлупы унылых правил и скучных установлений, из ануса мировых городов в лоно дикой природы, на поклонение единственному божеству — фаллосу, эрегированной мысли, речи, еле вмещающейся в устах оральной прелюдии. «Yebannyj в рот» — что за гнусная инвектива, превратившая в повседневный катарсис величайшее открытие сексуальных гениев?!

Кстати, кто они — беззвестные исследователи белых пятен человеческого тела, неутомимые путешественники к полюсам сексуальности, покорители вагин и членов, естествоиспытатели того, что наиболее естественно?

Почему ничего не сохранилось в памяти человечества с тех легендарных времен, когда Ева первобытного мира впервые облизала фаллос своего Адама, приняла и проглотила его семя?

Почему канули в воды мирового потопа предания о потомках матери всех живущих, открывших еще один путь во влажные глубины наслаждения, столь близкий и одновременно столь далекий от природного пути взаимного удовлетворения?

Руки стаскивают с узких бедер ненужную преграду, губы, язык принимают величайший дар, насаживаются, натискиваются — до самого конца, до жесткой щетинки интимного кауферства, до боли, до сладчайший боли глубокого заглота, последнего девственного местечка среди хрящиков гортани, что с трудом расходятся под бархатистым тараном продолжающегося танца.

Между ног пылает пожар, истекая стонущей страстью принять, окутать, еще раз заглотить до бесплодного устья матки, и ответ резонирует, пробуждает оглушенных алкоголем трутней, унылых рабов повседневного стресса заработать больше и лучше, дабы хоть как-то искупить врожденное половое бессилие.

— Еще! Еще! — мысленный стон. — Есть и другой путь! Другой! — тайна прохода, узкого, точно у девочки.

Как они там устроятся? Чудо эквилибристики, звон бакалов, восхищенный шум голосов, впитывающий ритмичное единство сексуальной глобализации. Больше нет запретных щелей, сорваны последние печати традиционных культов! Оргазм беспредельной свободы общечеловеческих физиологических ценностей! Великая хартия гражданских оральных, вагинальных и анальных прав!

— Ты мне изменила, — констатирует Танька. Возразить нечем — рот занят.

— Следующая — я! — теребит руку Полина.

— Когда я срал, — замечает великая тень, — мне пришла в голову гениальная мысль о вечном возвращении… Что же за озарение может снизойти на женщину в подобной ситуации?

— Как структура ее сознания — ноэма-ноэза — смею заметить, — смеет заметить неожиданно вежливо скоморох, — что подобного рода удовольствия чрезмерны для полноценного оргиастичного переживания. Сами подумайте, в жопе — будто посрать желаешь, а не можешь, в горле — проблеваться бы, в пизде — не залететь бы…

— Именно это и произошло на первом съемочном дне! — гордится метафизик-порнограф. — Представляете? Начинающая актриса и уже в центре групповой сцены. Как она тогда кончила! Первый раз я видел столь кинематографичный оргазм!

— Муууу! — одобряет Адам.

— Иногда… но только иногда я люблю смотреть, как она это делает с конем, — соглашается Барбудос.

— Вам звонок из Японии! Как насчет связывания? Веревки уже в пути…

— Тут есть представители Гинесса? Хозяйка шоу желает идти на рекорд — предлагается воспользоваться руками, ушными раковинами и грудями. Итого — девять партнеров за один раз!

— Еще! Еще! Еще!

Извержения, фонтаны, фонтанчики и слабые струйки. Вглубь и снаружи — косметический белок, умамастивший кожу. Десятки потенциальных зачатий, растраченных как дар постревшему еще на один год телу. Истома. Пустота. Если бы кто-то научил спать, то стоило бы смежить веки и погрузиться в непривычный мир Морфея. Но не дано…

Высыхающее семя стягивает кожу. Вокруг — тишина. Приподнимаюсь на локте. Так и есть — лежу на столе. Вокруг бутылки, хрусталь, тарелки, салат. И главное блюдо — многократно употребленное тело именинницы, чья вагина целомудренно прикрыта листочком капусты. Беру, надкусываю. Ложусь. Смотрю в потолок. Прислушиваюсь.

Тихие голоса. Ветер за окном. Шепот, обращенный к каждому. Вот только кто находит время и силы прислушаться к нему? Человек подобен радиоприемнику, который тщится настроится на плавающую волну, и при этом воображает, что транслируемая через него передача и есть он сам. Как много мыслей, эмоций, действий порождаются подобными ретрансляциями — встречной волной собственного движения! Не самим собой, не собственной последней буквой алфавита, а примитивнейшим рефлексом пресноводной гидры, уколотой не в меру любознательным ученым-садистом.