Эдуард Лимонов - Девочка-зверь

В конце-концов он успокоился на том, что его кожаннокурточные юноши ремнями бить по гениталиям оголенного красавчика мужского пола, а лицезреющий эту сцену писатель стал ебать поставив ее в дог-позицию, маленькую некрасиво женщину, с кривыми короткими ногами и большим животом, очевидно беременную. Ебал, и урча. от удовольствия...

В момент почти оргазма, перед ним опять появилось унылое старокожанное лицо старика, с двумя морщинистыми пузырями под глазами. Писатель вздрогнул, ужаснувшись мысли, что и он через 25, или 30 лет будет таким же беспомощным, жалким стариком, которого всякий, даже самый несмелый молодой хулиган непременно будет пытаться ограбить на улице, или столкнуть под поезд метро. А молодые пезды будут брезгливо сторониться. Кому на хуй нужен старик. "Если только я не обзаведусь юношами с автоматами к тому времени" - бесстрастно отметил писатель.

Вдруг он четко понял, что жизнь есть дело очень серьезное. 38 лет он уже прожил, питаясь всяческими вялыми иллюзиями, и лишь постепенно очищал себя, как луковицу, слой за слоем от иллюзий и запретов. Теперь иллюзий не было наконец. Был Париж, весна, холодная, пожалуй, необычно холодная весна, был зал Ла Куполь, казалось тревожно ждущий, как и любой другой зал, чтобы некто нечто совершил. Насилия ждущий. Ласки ведь зал не поймет. Может быть, зал ждал гранаты?

Бога не было, загробной жизни, благодаря существованию которой следовало ограничивать себя, и быть примерным в жизни земной, не ожидалось" Было красивое мясо женщин, разбросанное там и сям по залу, мясо, ждущее самого грубого посягательства, неостановимой агрессии, отвратительного нападения, полного превращения в животное, плачущее, стонущее, испражняющееся, чтоб им всем в зале вдруг стало понятно, что они живы, что есть жизнь. Ибо жизнь это Боль.

Были мужчины - бизнесмены, фотографы, может быть писатели, журналисты, парижане, иностранцы, всякие шведы и швейцарцы, американцы, - большинство из -врожденные жертвы. И был он, один из них, и другой, который должен был каким-то образом выбравшись из хаоса физической жизни, политики, из социальной чепухи, обрушить на мужчин свое всеподавляющее насилие. "А не смогу, значит и я дерьмо. Жертва."- сурово признался себе писатель.

Был еще старик в замшевой куртке и свитере, который, пригласил писателя из интеллектуального любопытства к его книгам. Но так как писатель дал ему полную волю, не желая оспаривать неинтересные ему взгляды старика на жизнь, политику и литературу, то старик говорил в основном о себе, как подавляющее большинство людей, он не имел достаточной силы воли, чтобы сопротивляться искушениям мелкого эгоизма. "Старик, как живая картинка, как дюреровский скелет - помни ты, которому еще 38, и уже 38, что конец близок, и вот что тебя ожидает, если ты не будешь невозможно храбр, как дикое животное "сказал себе писатель.

Они заказали кофе и мимо прошла рослая бледноногая красотка в непристойно плотно обтягивающей живот и жопу кожаной юбке с разрезом, из разреза как бы исходил пар, с вызывающим выражением наглейшего лица. "Не дам, у тебя нет денег!- говорило лицо обращенное к писателю. Отдам мои прекрасные внутренности тому, у кого есть деньги, хорошо за них, и мои прекрасные рыхлые ноги, заплатить" -сказала красотка писателю взглядом. Писатель признал, что она права, и стыдливо отвел глаза, взял чашку в руку, рука у него задрожала. Писатель пил кофе, в кармане у него лежало только 20 франков, и все, на что он мог надеяться или чего он хотел в этой жизни, было противозаконным. Все его настоящие, самые глубокие желания были криминальны. И насильственны.

Может быть, если бы писатель поработал какое-то время над красоткой в кожаной юбке, пригласил бы ее в ресторан, и потом в диско, или слушать среди других рабов джаз, она бы ему дала. Наверняка не в первый раз, но после некоторого количества унижений, комплиментов и "нет" или "позже", после перелистывания книг писателя, изданных во Франции, статей о нем в разных газетах, после курения гaшиша у писателя в доме, или нюхания кокаина в доме его приятеля драг-дилера, красотка позволила бы снять с себя кожаную юбку, и лениво раздвинув ноги, обнажила бы свое пылающее или непылающее жерло. Но писатель хотел ее сейчас, и ничто не мешало ему ее иметь, у него был сильный хуй, и прекрасный темперамент, если пизда ему нравилась. Ничто не мешало писателю, кроме социального запрета.

Он не хотел ухаживать за красоткой в кожаной юбке, приглашать ее в Ла Куполь, или в другой ресторан, разводить слюни, и пробиваться сквозь ее выпендривающиеся "нет" или "позже". Он хотел протянуть руку и взять ее, совсем ничего не произнося, взять ее секс, личность ее пусть останется ей, взять ее, и при малейшем сопротивлении просто изнасиловать жестоко... Так ребенок, властно улыбаясь, прижимает к себе кошку, совсем не желающую сидеть у него на коленях, и если он царапается, -жестоко давит ее подушкой. "Единственное, что удерживает меня от нападения на красотку - жестокость и несоразмерность наказания.- подумал писатель. Общество сурово наказывает за нормальный секс". Писатель давно уже знал, что он нормальное, здоровое, дикое животное, это они все вокруг были уроды, в Ла Куполь....

Старик не оставил официанту на чай ни сантима. До этого в баре он тоже ничего не оставил. Это еще раз доказывало, до какой степени маленьким неудачником он был. В этом жесте - неоставления чаевых сказалась также и его практичность -подумал иронически писатель "Все равно ему уже недолго ходить в Ла Куполь, скоро умрет, посему, что ж ему заботиться о его репутации в среде официантов.

Бульвар Монпарнас обрызгивался мелким капельным дождем и было холодно. Писатель поднял воротник своего бархатного пиджака, внутри вся подкладка была рваной, но снаружи разрушения видно не было, и зябко поеживаясь, проводил старика до его машины. Антикоммунист, неряшливо мазнув фарами по противоположной стороне бульвара, укатил.

Домой писатель шел пешком. Шел и ругался, и обещал себе клятвенно срочно уехать в дикие страны, в степи или пустыни, где люди живут по другим законам, где не нужно подобострастно добиваться мяса наглых и глупых женщин, поддерживать дипломатично хорошие отношения с жуликами-издателями, где не нужно ничего ждать. Может быть, там, в степях или пустынях, сможет он, наконец, любить людей, если они ему нравятся, и убивать их, если они его враги.

ПРИВЫЧНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ

"Хочешь пойти в зал Плейель на конкурс танго?" - спросил Джи Джи в телефон. "Наташа в Америке, тебе же, наверное, скучно?"

"Никакого желания".

"Пойдем, стюпидо. Это специальный конкурс, знаешь, вроде тех, что были популярны в Соединенных Штатах в период Большой Депрессии. Погоди, я скажу тебе, как вся эта затея называется..." - Грубо бросив трубку на нечто твердое, он оглушил меня резонансом.