Борис Шурделин - Наша с тобой «Звезда»

Инфаркт настиг Деда в середине сезона, когда его команда, уже второй год его командой была «Звезда», упорно шла к победе в чемпионате,- сегодня ей остается сделать всего два шажка! Больной Веретеев жил у Святослава Каткова. А в соседней квартире - стена к стене - обитал Андрей Соснора, как раз в те дни усыновивший доронинских детей. Затянувшаяся и выявившая многие характеры в их истинности история с этим усыновлением и породила, в сущности, инфаркт Веретеева.

Беседуя со Смолеевым, Веретеев, казавшийся гостю худым и сутулым, сидел в глубоком кресле, укрыв ноги пледом.

Щелкнул замок входной двери.

Взгляд Веретеева просветлел, беспомощное лицо осветила надежда. Лишь в ту секунду Смолеев сообразил: Веретеев сидел лицом к двери и посматривал все время на дверь, словно долгие дни напролет был занят лишь тем, что кого-то ждал.

Смолеев машинально обернулся. Вошел Святослав - бесшумно, будто скользя.

- Ну, как они? - тихо спросил Веретеев.

И опять Смолеев сообразил с опозданием: был ведь первый день учебного года, а близнецы Сосноры пошли в первый класс.

Святослав приветливо кивнул Смолееву и тут же успокоил старика:

- Ну, проводили мы их в школу. А уйти не смогли. Так все втроем - с Ларисой и Андреем - и просидели возле школы, пока их не распустили по домам. Они сейчас сами к вам прибегут. Они же, Дед, без вас ни одну радость не разделят, сами знаете. Щенка покормят и прибегут.

Зазвенел колокольчик над дверью в прихожей.

Однажды Смолеев слышал, как бывший тренер «Звезды» Савельев совершенно серьезно говорил на одном из совещаний: «Надо забыть те розовые времена, когда футбол был искусством. Теперь он - наука, и только наука». А как-то Доронин, тренировавший тогда знаменитую команду Лбова, сидя в редакции «Старта», развалившись в кресле и разглядывая свои ногти, обмолвился: «Организация, хорошая организация - вот в чем тайна успеха. При безупречной организации исключаются случайность и риск. Не красота важна, а победа».

Смолеев помнил и давнее признание Веретеева: «Да, футбол - и наука, и организация. Но прежде всего - высокое искусство».

Позднее тот же Веретеев говорил несколько иначе: «Нельзя заявлять, что футбол - только наука и только организация. Или - что искусство. Если бы он не оставался, как и прежде, игрой, он бы умер. Воздух игры - это и есть его воздух, без которого и наука, и организация, и даже искусство не дали бы ему жизни».

Привычка хранить блокноты не раз уже приносила Смолееву пользу. И, листая их, он вспоминал годы - больше десяти лет - знакомства с Веретеевым, споры, которые они вели, статьи, которые он помогал Веретееву писать. И вдруг среди записей для статей - строчки о нем.

«О тренере как о человеке можно судить по тому, как он высказывается о коллегах». Он говорил обо всех только хорошее. Надо было быть близким ему человеком, чтобы услышать правду, если она нелестная, пусть даже известная всем. Сказать о человеке нелестное - от него это требовало напряжения.

Доронина и Савельева многие журналисты считали его учениками.

Они этого не признавали. И, как ни странно, правы были они - не журналисты. Не могли они по сути своей быть его учениками - только формально.

Доронин полагал, что до всего дошел сам. Но все, что он использовал на тренировках, все упражнения, все методы были веретеевскими. Он лишь придумал им другие обозначения, как и положено сейчас, научные - модель А или Б, а не первое упражнение, второе. Он и тактике пытался учить по-веретеевски, только употребляя иностранные слова, испытывая гордость, что простым людям не понять его заумь. Значит, все-таки был учеником?

Нет, не был. Потому что главного у старика не взял - нравственной чистоты. Этому сам не сумел научиться и потом никого никогда и научить не сумел. Он готовил игроков, не видя в них людей. Вот почему он был прав - не ученик он Веретеева.

И Савельев был прав. Он-то - в этом как раз - ученик Доронина, хотя и не знал такого количества умных слов. Знал одно - как тренировать. А люди - они же для него футболисты. Люди они - для других.

«О тренере можно судить по тому, умеет ли он признавать свои ошибки». Старик умел. Послушать его, так всю жизнь он только и делал, что ошибался.

Понимал ли он, какая награда ждет его на старости лет? Ее-то он не дождался. Никому не довелось увидеть, каким тренером станет Сергей Катков, а Веретеев мечтал об этом больше всего. Не узнает он теперь, каким тренером станет Андрей Соснора, хотя, к счастью, старик успел порадоваться его первым шагам. И все-таки он понимал, что своих футбольных сыновей воспитал не словами. Воспитал их своим футболом. Не доронинским, а веретеевским.

Вот как - не один разве футбол?

«Запомни, мальчошка, футбол - это как, скажем, жизнь. Широко звучит. А в жизни все разное и все разные. Поэтому и футбола не бывает одного, одинакового для всех. Запомнишь?»

И вот теперь Деда нет.

А ведь совсем недавно он рассказывал Смолееву, как Доронин, уволенный из своей чемпионской лбовской команды два года назад, принимал у него атомградскую команду, которую, к сожалению, все называли баженовской, а не веретеевской.

«Только не думай, что я измеряю потерю,- говорил тогда Веретеев Доронину,- тем, что команду оставляю именно тебе.

Просто мне жаль тех ребят, которых я не успел довести до готовности.

Через два-три года они бы заиграли. А ты ведь начнешь снимать сливки с других команд. Моим ребятам не предоставишь шанса отличиться. Их мне жалко, а совсем не то, что отдаю команду тебе».

«Разве вы не поступили бы на моем месте так же, как я?» - спросил Доронин.

«В том-то и несчастье,- оправдал его Веретеев,- что каждый из нас, профессиональных тренеров, готов поступить так, как поступаешь ты, порой и не задумываясь ни о чем. И поступали, и поступаем, и будем поступать точно так. Ты думал наверняка, как мне будет горько, и тем не менее решил. Твое право. Тем более что нравственные вопросы тебя никогда не волновали».

«В футболе хватает проблем без этого, кроме вас о нравственности здесь думать некому, да и некогда»,- возразил Доронин, тяготившийся этой, по сути бессмысленной для него встречей. К тому же рядом с Веретеевым он всегда чувствовал себя мальчишкой, который набедокурил и ждет неотвратимого наказания, если же и не наказания, то, по крайней мере, нелицеприятного поучения.

«Это мне известно давно,- сказал Веретеев,- таким, как ты, некогда и незачем. Но вам на смену придут другие, для кого нравственность - превыше всего. Они и заставят вас посторониться.

А мысль обо мне пусть тебя не мучает. Я свое уже взял. И отдал достаточно. И пока живу, буду отдавать. Идем к команде».

Веретеев не ожидал, что Доронин отойдет в сторону, уступая ему дорогу.