Борис Шурделин - Наша с тобой «Звезда»

В тот же самый вечер Бурцев, раздражаясь, нервничая, порой не умея сдержаться, спорил с недоверчивым, не скрывавшим своих сомнений секретарем обкома.

Бурцев доказывал точность своих выводов, правоту своего решения.

Доводы, с помощью которых возражал ему секретарь обкома, были по-своему верны. Но они строились на том, что лежало на поверхности. Бурцев же свои выводы строил на том, что таилось в глубине.

В этом состояло его преимущество, но в этом же заключалась и его слабость.

Вернувшись из отпуска, я обнаружил, что в нашем отделе полнейший разброд.

Романишин с прежним рвением прославлял Доронина, хотя теперь это выглядело скорее защитой, чем нападением. Провал доронинцев в финале Кубка, ошеломляющий, заставивший подвергнуть сомнению самые основы доронинского метода, Романишин подавал как фатальное невезение всего лишь одного футболиста.

Но если вратарь пропустил гол, почему все остальные ничего не смогли сделать для победы? Общую же неудачу лбовской команды в первенстве - уже стало ясно, что отстоять чемпионский титул ей не удастся,- Романишин объяснял омоложением состава и перестройкой игры.

Береговский писал вяло и без прежнего жара. Его словно подменили. Он утратил нечто очень существенное в нашем деле.

Все последние годы он симпатизировал доронинской команде - ведь там играл Андрей Соснора! Теперь же я, если можно так выразиться, перехватил у него новую команду Сосноры, то есть «Звезду». Береговский никого не ругал, никого не хвалил, а если и пытался разобраться в чем-либо поглубже, то это выходило у него неубедительно и жидковато.

Куличенко буквально набросился на Доронина. Он припоминал столь давние события, что все просто поражались. Прежние, казалось бы, яркие победы доронинцев в его трактовке превращались в провозвестниц грядущих поражений. Он как бы срывал с Доронина одну маску за другой. Он не щадил и Романишина, правда не называя его по имени. Мне казалось, что Куличенко как журналист начинался именно в эти дни.

Ну, а сам я страдал вместе со «Звездой». Мои очерки - и о ней, и о ее футболистах - привлекли внимание читателей. Цитируя, скажем, Сергея Каткова, я невольно делал всеобщим достоянием его суждения о доронинской команде, о доронинских методах работы. Это ставило меня в двусмысленное положение, на меня точили зубы, но я держался стойко и готовил себя к предстоящим боям.

Конечно, не я один чувствовал разброд в нашем отделе, способный нанести урон престижу нашего издания в целом. В конце концов главный редактор решил на очередной летучке заслушать творческий отчет футбольного отдела.

Отчет должен был сделать Романишин. Не сговариваясь, каждый сам по себе, мы решили выступать независимо от него. Я, так же как и Куличенко, и Береговский, вовсе не считал себя ответственным за линию нашего шефа. Мы не были повинны в том, что редактор отдела утратил всякую объективность.

Романишин пытался собрать нас, чтобы обсудить предстоящий отчет. Он явился в нашу комнату, выбрав время, когда мы собрались все вместе. Но ничего у него не получилось.

- Отчитывайтесь о своей работе,- сказал я.- О своей линии.

Я к вашему отчету отношения не имею.

- Я сам отвечаю за себя,- с трудом сдерживая раздражение, сказал Береговский,- а вы отвечайте за себя.

- Так нельзя! - крикнул Романишин.

- Можно,- возразил я.

А Куличенко просто встал из-за стола, бросил в ящик записную книжку и ушел.

Творческий отчет нашего отдела окончательно поставил крест на карьере Романишина в «Старте».

Он был большим мастером цветистых фраз - витиеватых, трескучих, с претензией на красивость. Большим мастером пускать пыль в глаза.

Теперь ему - в интересах его же собственной карьеры - нужно было наконец опуститься на землю, как говорится, прямо взглянуть в лицо обстоятельствам. Он наивно посчитал, что может спастись заумью и пышнословием.

Главный долго сдерживал себя. Собственно, что значит долго?

До конца. Сидел, что-то записывал, смотрел по сторонам. Но едва Романишин умолк и сложил свои бумаги, Главный начал атаку.

Он не щадил нашего шефа. Приводил какую-либо фразу, сказанную или написанную Романишиным, и просил растолковать ее попроще. Но выражаться проще Романишин просто не был способен.

Характеризуя сотрудников своего отдела, он в особенности дал волю своему красноречию. Я у него превратился в «эмоционально воспринимающий субстат» с уклоном в сторону примитивизма.

О Береговском он сказал, что этот человек слишком впечатлителен и по этой причине доверяет первому представлению. Куличенко, оказывается, повсюду ищет противоречий, хотя в противоречиях погряз он сам.

Не знаю, чего добивался Главный, глумясь над этими характеристиками, но у меня мелькнула мысль, что он хотел бы вернуться к тем статьям, которые в свое время вырыли пропасть между нами и Романишиным, то есть к статьям Романишина и Куличенко о Сосноре.

После Романишина сразу выступил я.

Не знаю уж, что заставило меня месяц назад вырезать обе романишинские статьи о Сосноре. Теперь они мне очень пригодились.

Я извлек из своей сумки эти два газетных листка. Разумеется, я не отказал себе в удовольствии подтвердить, что мне действительно свойственна повышенная эмоционально примитивная восприимчивость.

- Человек более сложной организации,- сказал я,- конечно же не обратил бы внимания на то, на что обратил внимание я, донельзя примитивный субстат. Передо мною две статьи. Между ними…

Я взглянул на Куличенко, который странно напрягся, словно в обиде, что я отбиваю у него нечто ценное, чем он дорожил или припас в бою. Но его статья меня сегодня не трогала - она свое дело сделала и больше уже ничего не могла сделать.

- Между ними шесть лет,- продолжал я.- Вот здесь Соснора,я потряс листком шестилетней давности,- просто чудо нашего футбола. А здесь,- я потряс листком с недавней статьей,- исчадье ада. Каким же образом чудо превратилось в исчадье? Очень просто, совсем в моем примитивном стиле. В старой статье, скажем, говорилось, что Сосноре свойственно чувство мяча и что он обнаруживает талант дриблера. А в новой статье говорится, что ему не свойственно чувство мяча и что он не обнаруживает таланта дриблера. С вашего позволения, я процитирую…

Но цитировать мне не пришлось: Романишин вскочил с места и выбежал из комнаты.

Вывод Главного поразил, вероятно, не одного меня.

- Все ваши частные линии нужно привести к общему знаменателю, к единой редакционной линии. Поэтому Смолеев отправится сейчас на два самых ответственных матча. Общий знаменатель вашему отделу просто необходим. Так дальше продолжаться не может.

Два самых ответственных матча?