Юрий Шапошников - Истоки богатырства. Секреты атлетизма

Казалось, никогда не будет ответов на эти вопросы. И вдруг...

И вдруг однажды у моего доброго знакомого, давно собирающего материалы по истории отечественной тяжелой атлетики, раздался телефонный звонок:

— С вами говорит племянница Людвига Адамовича Чаплинского...

И вот теперь мы ехали в один из зеленых уголков Москвы. На высоком этаже современного дома нас радушно встретила хозяйка — Виктория Аполлоновна Провоторова, архитектор по профессии, разговорчивая, обладающая не по возрасту острой памятью, быстрым умом. Она родилась еще в прошлом веке...

Хозяйка рассказывает о делах восьмидесятилетней давности. С поразительной точностью и образностью Виктория Аполлоновна воскрешает давно минувшие события, показывает немногочисленные уцелевшие документы. Только успевай записывать!

— Да,— признается собеседница.— Наверное, я осталась последней, кто близко знал Чаплинского... Мы жили в суровый век.

Итак, события давно минувших дней...

Неугомонная шумная аудитория моментально стихла, когда в актовый зал вошел директор Красноярской губернской гимназии по фамилии Логафет.

— Сегодня я последний раз, дорогие друзья, имею возможность назвать вас учениками. Сейчас вы получите аттестаты об окончаний гимназии и выйдете на широкие просторы жизни, станете на благо России созидать свои поприща.— Голос директора, как всегда подчеркнуто строго одетого, сдержанного, слегка дрогнул.

— И первым по праву хочу назвать лучшего из лучших, того, кто в каждом классе — начиная с первого награждался за отличное поведение, успехи и прилежание, на основании параграфа 38 правил об испытаниях учеников, похвальным листом. Подойдите ко мне, Людвиг Чаплинский... Поздравляю!

Шел 1901 год.

— Людвиг обладал поразительными способностями,— рассказывала Виктория Аполлоновна.— Он, прочитав раз-другой страницу художественного прозаического текста, воспроизводил его почти наизусть. Читал он много, запоем. В десятилетнем возрасте сделал то, что не всем взрослым удается,— прочитал «Войну и мир» Толстого, причем обширные тексты на французском языке — вы помните, их там немало, понимал без словаря. Скажу, что Людвиг еще в гимназические годы свободно владел основными европейскими языками — французским, английским, немецким и, конечно, польским.

Что стоило такому мальчику стать лучшим учеником гимназии? У его отца Адама Людвиговича, юриста по профессии, в красноярской ссылке занимавшегося лишь сельским хозяйством, была небольшая, но хорошая библиотека — книги по истории, философии, статистике, политической экономии. Отец дружил со знаменитым купцом Юдиным, собравшим одну из лучших библиотек Европы. Тот нередко дарил ему различные дублетные экземпляры. Кстати, в этой библиотеке занимался и Владимир Ильич Ульянов, находившийся в красноярской ссылке. Но об этом мы узнали, разумеется, много позже.

Собеседница тихо улыбается своим воспоминаниям:

— Природа словно решила устроить праздник, создавая Людвига. Кроме замечательного аналитического ума, великолепной памяти, он был удивительно привлекателен внешне — фигура древнегреческого бога, лицо — мужественное, исполненное особого благородства и красоты, густая шевелюра вьющихся каштановых волос. Помню, в нашем доме начинался праздник, когда кто-нибудь замечал, что он идет к нам:

— Людвиг! Людвиг!

Всякий свой приход, откликаясь на наши просьбы,

Людвиг начинал показывать «чудеса ловкости», как мы их окрестили.

Еще в гимназии начал серьезно заниматься спортивной гимнастикой и тяжелой атлетикой, в которых не имел себе равных.

Сняв пиджак, он долго расхаживал на руках, делал сальто, «мостик» и показывал множество других акробатических трюков. Но однажды, когда Людвигу было лет семнадцать, он всех нас сразил окончательно: подняв вверх на выпрямленных руках нашего дворника, довольно тучного человека, Людвиг пронес его вокруг дома.

Откуда в нем бралась такая сила? Отчасти, полагаю, это было наследственным. Его отец Адам Людвигович, мать Розалия Гиляровна, да и вообще большинство наших родственников, отличались крепким здоровьем, отменным долголетием.

Семья Людвига держалась вегетарианства, никогда в их доме не употребляли спиртное, жизнь вели размеренную. В семье царил дух доброжелательства, взаимного уважения.

Что любопытно, Людвиг не был тем гигантом-атлетом, которых я насмотрелась, бывая у него в Петербурге, куда он переехал для учебы в начале века.

К сожалению, я не помню его точного адреса, но он снимал большую квартиру на первом этаже большого дома на Невском проспекте, недалеко от Николаевского вокзала. Приезжая с родителями в город на Неве, мы по-родственному останавливались у Людвига и порой подолгу жили там. Кого только я не встречала у дяди!

Нужно сказать, что самую просторную комнату, скорее похожую на зал, Людвиг отвел под атлетические занятия. Мне все это казалось какой-то игрой и поэтому очень влекло к себе. Вдоль стен стояли деревянные стеллажи, на которых красовались во множестве различных видов гантели, гири, штанги. Почти каждый вечер этот несколько необычный атлетический манеж был заполнен до отказа, сюда приходили атлеты, среди которых бывало немало знаменитостей. Частым и желанным гостем здесь был Иван Поддубный. Мне он по сравнению с Людвигом казался каким-то громоздким, неуклюжим, даже, простите, не очень красивым. Да и весил он пуда на два, а то и на три больше, чем Людвиг. И в манерах был... скажем, не столь деликатен.

Может, из детского озорства я при нашей первой встрече с Поддубным заговорила с ним... на французском языке.

Иван Максимович как-то ошалело посмотрел на меня, потом повернулся к Людвигу:

— Бедняжка, она что у тебя, Чаплинский, не выучилась говорить по-человечески?

Мы долго хохотали над этим «по-человечески» и «бедняжка».

Чуть ли не ежедневно приходил к нам невысокий крепыш — И. В. Лебедев. Он был похож на купца: в кафтане поверх красной русской рубахи, с ремешком о двух кистях в поясе, хромовых сапогах. Этот наряд мне казался театральной декорацией. Думаю, шел он от распространенной тогда моды псевдонародности.

Его, несмотря на молодой возраст, почему-то звали «дядей Ваней». Едва им стоило сойтись — Людвигу и дяде Ване, как они тут же начинали спорить. Дядя всегда сохранял в споре спокойствие и легкую язвительность, Лебедев больше горячился. Я не вдавалась в суть их разговоров, но, как мне сейчас припоминается, дебаты разгорались вокруг способов тренировок.

Однажды, когда Лебедев особенно сильно нападал на моего дядю — а я находилась в соседней комнате и все слышала, то решилась на довольно дерзкую шутку. Я вошла в атлетический зал и обратилась к Лебедеву: