Лев Филатов - После матча

И как у всякого спешащего пассажира, в памяти оседало отрывочное, беглое, что придется: рекламные Щиты, красная земля, ввинченные в сухую твердь запыленные кактусы, остановка в пути, когда шофер на виду У всех нас, терпеливо глазевших на него из окон автобуса, сидел за низеньким столиком и, расставив локти, хлебал густую лапшу, растягивая удовольствие, пейзажи плоские, тягучие, длинные, насколько хватало взгляда, но не вызывавшие любопытства, а что там, за ними, еще дальше, ибо дальше должны были быть те же выпасы, поля, кактусы и ничего другого, не то что посреди наших русских перелесков с голубой таинственной чертой на горизонте.

Так было тринадцать лет назад. А два дня назад я снова проделал тот же путь и, как мне показалось, в том же самом автобусе, с тем же шофером, с тем же распятием возле стекла. Я очень старался что-нибудь узнать, вспомнить какой-нибудь городок, церквушку, магазинчик, но нет, как ни таращил глаза, как ни надсаживался, приказывая памяти поработать, ничего не получилось. Так что ориентирами я не разжился, всего-навсего приобрел право, при случае, небрежно прихвастнуть: «По Мексике я поколесил изрядно». Такие заявления производят впечатление, даже если к ним ничего не добавлено. И в письменном виде тоже. Ну как же: бывалый человек, сам все видел, так сказать, эффект присутствия. Мы, спортивные журналисты, обычно этим и ограничиваемся, быстро перескакиваем на те дела, ради которых нас командировали, и не понять, откуда репортаж, из Лужников или со стадиона «Халиско» в Гвадалахаре: «офсайд», «пенальти», «пушечный удар».

Теперь мне предстояло в четвертый раз проехаться по этому маршруту, вернуться из Гвадалахары в Мехико. Не в рейсовом автобусе, а в низком, широком «шевроле» цвета шампань, служебной машине Горанского. Игорь осторожно намекнул, что я, только что проделавший этот путь, могу взять на себя роль штурмана. Не исключено, что в его великодушии сказалось и то, что я старше, да и как-никак редактор-, в нашей среде это, правда, не как звездочки на погонах, но смутно учитывается. Я решительно отказался.

Хотя Игорю не доводилось ездить по этой трассе (в Гвадалахару из Мехико он добирался кружным путем), сомнения ему были чужды. Человек дела, он, как я успел заметить, все ему предстоящее продумывал по-шахматному, с вариантами, и мое «пассажирство» воспринял, скорее всего, с облегчением.

Он напоминал мне доброго орла. Орлы добрыми не бывают. Но пришло в голову и засело. Горделивая осанка, четкий профиль, тщательно уложенная прическа, как оперение, так и кажется, что он настороже. А чуть повернется – глаза лучистые, в мягком лице радушие. Не знаю, как он со мной, а я чувствовал себя с ним запросто, словно знакомы со школьной скамьи. И во всех наших общих делах с матчами, стадионами, с телетрансляциями нам легко, он болельщик давний, коренной, московский, спартаковский, с Таганки, мы понимали друг друга с полуслова.

Никогда, наверное, не уразумею до конца, почему над нами берет такую власть болелыцическая принадлежность. Странность чисто московская: пять клубов, и у каждого свой лагерь. Навещая другие города, наперед знаешь, что киевляне всем миром за свое «Динамо», ленинградцы – за «Зенит», ереванцы – за «Арарат», как и должно быть. А у москвичей и на стадионах, и в метро, и на работе, и в гостях встречаются и соседствуют, а то и проживают под одной крышей динамовцы, спартаковцы, торпедовцы, цээсковцы, локомотивцы. Сосуществование в общем-то мирное, без всплесков, разве что подростки иногда петушатся. Сторонники «Торпедо», ЦСКА, «Локомотива», они числом поменьше, проявляют себя скромнее, сдержаннее, тише.

А «Динамо» и «Спартак» – это противостояние как завязалось в довоенные годы, еще до чемпионатов страны, так и не сглаживается, не затихает. И безразлично, перехватывают ли эти клубы друг у друга чемпионское звание, как было в тридцатые и пятидесятые годы, или оба прозябают, коптят небо, их болельщики зорко, ревниво и непримиримо поглядывают на извечного конкурента.

И я был грешен когда-то, косо поглядывал в сторону «Динамо». Но решительно все противилось этим несуразным шорам: журналистская должность, требовавшая незамутненного глаза, добрые приятели и соратники по работе из динамовского стана, которых у меня побольше, чем из спартаковского, и появившееся со временем ясное и твердое убеждение, что «Спартаку» и «Динамо» невмоготу друг без друга, что они вместе для многих изюминка чемпионата, и беды у них схожие, как у товарищей по несчастью. Ревность, злорадство, придирки – все давным-давно забыто. Когда московскому «Динамо» угрожала потеря места в высшей лиге, я всей душой желал, чтобы этого не случилось, без него чемпионат опустел бы.

Но почему до сей поры, когда приятный человек, как это было с Горанским, признается, что он за «Спартак», он делается мне еще чуточку приятнее? Этого я не понимаю. Как видно, есть что-то в футбольных симпатиях, что сильнее нас.

Ранним утром, попив растворимого кофейку в номере Горанского, мы отправились. Сложнее всего оказалось найти выезд из города. Игорь то и дело притормаживал и беседовал из окошка с прохожими, выбирая пожилых, кто казался понадежнее. Объяснения затягивались, седовласые и морщинистые мексиканцы проявляли молодую прыть, забегали вперед, размахивали руками, вертелись в разные стороны. Игорь выслушивал терпеливо, с непроницаемым лицом, потом произносил в мою сторону: «Он ничего не знает», благодарил и тихонечко тянул машину до следующего старика. Не знаю уж как, но мы выбрались. Тут я обрадованно вскрикнул: «Точно! Эту рекламу я помню». Игорь негромко, вежливо парировал: «Такие здесь по всем дорогам». Это было мое первое и последнее вмешательство.

У Игоря, которому несвойственно хоть в малости себя показывать, непринужденная, домашняя манера вести машину, будто он не на скоростном шоссе, не за рулем, а в уголке дивана перед телевизором. Его «шевроле» рвет воздух, силища громадная, а он незаметен. Молчит не оттого, что не хочется поболтать или нечего сказать. Знает, что шоссе и скорость заслуживают молчания. Иногда, сбросив газ, покосится на дорожную схему, лежащую рядышком, на сиденье, высмотрит на ней что-то и снова ровно прибавляет газ.

Я пассажирствую. Мне сидится свободно, можно принять любую позу, вытянуть или подобрать ноги, положить на спинку голову. Такое ощущение охватывает, если невзначай окажешься один в купе поезда – ложись на любую полку, делай, что хочешь.

На этот раз я никуда не опаздываю. Несколько часов никто ничего не потребует, да и нет на свете души, которая знала бы, где мы. Нередко, когда близкий нам человек в пути, прикинув в уме, мы произносим: «Пожалуй, он подъезжает к Харькову». Или – «Подлетает к Минводам». Сердечная служба слежения. Сейчас и самые дорогие люди бессильны были угадать, где я.