Йефто Дедьер - BASE 66

Я принес полную сумку гостинцев для Скотта: упаковку из шести бутылок пива Pilsner Urquell, виноград, апельсины, сушёные абрикосы и газету «Интернешнл Геральд Трибюн». Скотт проводил время в больнице, записывая свои мысли и чувства в дневник. Мы говорили о том, что же заставляет таких, как мы, с удовольствием прыгать со зданий. Ни у кого из нас не нашлось толкового ответа.

Многие, с которыми я разговаривал, объясняют это подсознательной предрасположенностью к самоубийству, желанием быстро покончить с жизнью. Я полагаю, что всё наоборот. BASE-прыжок — способ почувствовать, что ты вправду жив. Вот ты стоишь там, волнуясь, боясь, концентрируясь, а в следующую секунду летишь к земле, которая совсем близко. Ты как будто покидаешь на короткое время земную жизнь, чтобы возвратиться мгновение спустя (как мы надеемся!). Я думаю, что всё дело в осознании смертельного риска, который делает парашютный спорт и BASE-прыжки в частности таким захватывающим делом. Рискованные спортивные состязания, такие, как свободное падение, подводное плавание и альпинизм, — удел небольшой группы личностей, ищущих приключений. Из 8.5 миллионов шведов только 3000 парашютистов. Я не думаю, что это число когда-либо сильно увеличится, потому что свободное падение — занятие для людей с определенным взглядом на жизнь. Интересно отметить, что те, кто занимается рискованными видами спорта, психологически очень похожи. Исследование показало, что парашютисты, альпинисты, водолазы, летчики-истребители и так далее жизнерадостны и инициативны, часто до авантюризма. С другой стороны, они склонны к принятию обильного количества алкоголя и экспериментам с различными наркотиками. Скотт и я интересовались не ответом на вопрос, почему свободное падение и BASE-прыжки так волнуют нас, а скорее тем, почему определенные люди занимаются рискованными видами спорта. Возможно, это запрограммировано в нашей ДНК?

В больницу к Скотту я ходил через день и однажды на прикроватной тумбочке увидел огромный букет цветов. Рядом с цветами были три больших красивых книги о Сезанне, Мане и Тюрнэ. Оказывается, Ив Сен-Лоран и его деловой партнер Пьер Берж нанесли неожиданный визит. Ещё они принесли коробку темных бельгийских конфет. Скотт рассказал, как Пьер Берж несколько раз спросил, неужели он сломал ногу действительно в результате прыжка с башни Монпарнас, и когда наконец поверил, то заявил со смехом, что никогда в жизни не слышал ничего настолько необычного.

После двух недель в больнице настроение Скотта улучшилось. Больница не стала более гостеприимной, просто приближалась дата выписки. Однажды вечером, когда мы опять обсуждали наши прыжки, Скотт посмотрел мне в глаза и сказал: «Йефто, знаешь что? Мы сами всё испортили. Мы никогда не говорили о приземлении, когда планировали прыжки. Именно поэтому всё так вышло».

Мы сделали непростительную ошибку. Мы сделали одну и ту же ошибку дважды.

Ошибка состояла в том, что мы вбили себе в голову возможность нашего задержания или ареста до или после прыжка. И гораздо больше думали, как избежать этого, чем собственно о прыжке. Проблема была в наших головах, а не в действительности.

Можно сделать ошибку, но не ту же самую дважды. Если я намерен сделать BASE-прыжок, моя личная безопасность должна быть на первом месте, а риск того, что меня арестуют — на втором. Прыгая с самолета, можно летать под куполом несколько минут, прежде чем наступит приземление. Полно времени, чтобы выбрать посадочную площадку. Прыжок с башни Монпарнас длился только 25 секунд: секунд пять свободного падения и 20 секунд полёта под куполом. Важно начать готовиться к приземлению, как только купол раскроется. В запасе нет ни одной секунды. Посадочная площадка должна быть тщательно и точно выбрана заранее.

И Скотт и я сделали серьезные ошибки. Я начал планировать свое приземление за несколько секунд до того, как врезаться в лестничную клетку. Мало того, я сделал резкий поворот слишком близко к земле, худшая вещь, которую можно сделать с куполом типа «крыло». Удивительно, как я не переломал себе все кости. Перелом ноги Скотта был результатом небрежного приземления, когда он плохо соображал после столкновения со зданием. Еще более серьезным был факт, что он врезался в это самое здание. После раскрытия купола произошла закрутка строп, и стропы управления оказались зажаты остальными стропами. Летя прямо на здание с неуправляемым парашютом, он не мог ничего сделать, чтобы избежать столкновения. Скотту крупно повезло, что при ударе о здание купол не погас. Он небрежно его укладывал? Только Скотт мог ответить на этот вопрос, и я сомневался, что даже он знал ответ.

Доктор Скотта подтвердил, что его восстановленную ногу теперь перегружать нельзя, и сказал, что она может легко сломаться снова, если быть с ней небрежным. Скотт решил приземляться в будущих прыжках на одной ноге, левой. Не было никакого сомнения, что он вернётся в свой любимый спорт.

После двух недель отдыха я вернулся на работу. Моя нога стала выглядеть лучше, но ступать на неё все еще было нельзя. Во время перерывов на ленч Рэнси помогал мне разрабатывать её: я сидел на стуле, а он сильно держал выпрямленную ногу руками. Преодолевая его сопротивление, я старался опустить её на пол. Потом мы стали делать наоборот. Я пробовал выпрямить опущенную ногу, а он снова удерживал её от этого. Эти упражнения были просты, но очень эффективны. После больше чем двух недель бездействия моя нога была похожа на полусгнивший стручок ванили. Мускулы долго не работали и требовали некоторой тренировки.

Слухи о моих авантюрах распространились по всем отделам фирмы.

Шел ли я вниз, на склад, или наверх, в отдел маркетинга, происходило оно и то же. Каждый знал. Я слышал, как позади меня шептали: «Смотри. Вон он, тот сумасшедший стажер. Я слышал, что он прыгнул со здания».

Я продолжал раз в неделю ходить к медсестрам в Отель-Дье на перевязку. Однажды при этом я поговорил с врачом, который сообщил, что мне очень повезло. Он объяснил, что я был в трёх восьмых дюйма от потери ноги ниже колена. Рана была именно на таком расстоянии от главного сухожилия между мышцей голени и бедром.

Лечение в больнице было бесплатным, но все равно приходилось звонить родителям в Лунд, чтобы попросить у них денег. Я потерял заработок за те две недели, которые был в отпуске, и не мог заработать где-то ещё. Мои родители не знали о прыжках с Кохертальбрюкке, и говорить им о прыжках с башни Монпарнас я тем более не имел никакого желания. Однажды вечером после работы я позвонил домой. Ответила мама.

— Привет, мама, это Йефто. Как у вас дела?

— У нас всё в порядке, а у тебя? — спросила она.

— Ну, я малость повредил ногу. Ничего серьезного, но я хотел спросить…