Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

Как воспринял Алехин жертву двух коней (после чего Ботвинник, имея уже гарантированную ничью, доставил себе удовольствие подумать), мы знаем из книги воспоминаний Ботвинника: «Боже мой, что случилось с Александром Александровичем! Контригру черных он в анализе проглядел, и когда я задумался, то решил, что чего-то не видит, раз я не тороплюсь форсировать ничью. Галстук у него развязался, пристежной воротничок свернулся на сторону, поредевшие волосы растрепались. Когда мы согласились на ничью, он еле успокоился, но тут же вошел в роль и заявил, что все это продолжение нашел за доской… Я уже был стреляный воробей и, конечно, не поверил».

Стреляный воробей… Ботвинник рассказывает в своих мемуарах о том, что когда он отложил в полуфинале Ленинграда в выигранном окончании партию с главным конкурентом, тот «решил использовать последний шанс: окольным путем он сообщил, что если партия кончится вничью, то в финал мы будем приглашены оба. А вдруг 14-летний малец поверит? Я не поверил!»

Да, избытком доверчивости, как можно понять, Ботвинник никогда не страдал. Но недоверчивость Ботвинника, по моему убеждению, это лишь одно из нескольких следствий того, что составляет доминанту его характера. Имя этой доминанты – независимость.

Для него существуют авторитеты и в шахматах, и в науке, но окончательное решение он принимает всегда сам, не поддаваясь ничьему влиянию. И если Ботвинник какое-то решение принял, то ничто не может заставить его отказаться от задуманного.

Эта черта лишила его характер гибкости – дипломат из Ботвинника не бог весть какой, а иногда, с моей точки зрения, способствовала тому, что он избирал за жизненной доской не сильнейшие продолжения. Мне, например, кажется, что Ботвинник напрасно отказался от секундантов в двух последних матчах – с Талем и Петросяном, хотя матч-реванш с Талем он завершил с огромным перевесом – в пять очков! (13:8).

Сам Ботвинник объясняет это тем, что никто из возможных секундантов не выдерживал сравнения с его первым тренером и многолетним другом – Вячеславом Рагозиным. Действительно, найти адекватную замену такому тренеру да к тому же еще и другу Ботвинник не мог. И после того как Гольдберг перед матч-реваншем с Талем быть секундантом не захотел, перед Ботвинником, как он сказал в одном интервью, «встал вопрос, брать ли какого-нибудь нового, непроверенного секунданта? Как бы успешно могли бы мы с ним вместе работать, если нас не связывает долголетняя совместная работа? Я решил попробовать обойтись без секунданта».

Здесь сказался, по-моему, не только его человеческий, шахматный и, возможно, этический максимализм, но и усиливавшееся с годами стремление к полнейшей, в идеале – абсолютной, самостоятельности. Он ведь и начинал свой путь в шахматах совершенно самостоятельно – тренеров и учителей у юного Ботвинника не было, если не считать, конечно, сильных партнеров; шахматную премудрость он постигал сам.

Может быть, этим объяснялось (а может быть, это объясняло!), что поразительной независимостью суждений он отличался с младых ногтей. Когда в четвертьфинале VI чемпионата СССР, проходившем в 1929 году в Одессе, Ильин-Женевский разделил третье-четвертое место, но по коэффициентам получил непроходной балл, главный судья Николай Григорьев собрал участников всех четвертьфиналов и предложил допустить Ильина-Женевского в полуфинал. «Если хоть один из вас выскажется против, – сказал Григорьев, – предложение снимается».

По-видимому, предполагалось само собой, что возражений не будет. Александр Федорович Ильин-Женевский пользовался всеобщим уважением и любовью и как одаренный мастер, и как представитель большевистской гвардии, соратник Ленина, и просто как обаятельный человек. Каково же было всеобщее изумление, а скорее всего, и негодование, когда встал самый молодой среди всех и холодным тоном сказал: «Я – против. Это нарушение регламента». Единственный возражающий нашелся, обсуждение закончилось, все молча разошлись.

Потрясающая история! Интеллигентный и благородный Ильин-Женевский до конца своих дней относился к Ботвиннику с неизменной симпатией и уважением, но меня в данном случае интересует другое. В этом поступке Ботвинника сказалось все – и смелость, смахивавшая в тот момент на дерзость, и независимость, и верность договоренности, установленному положению, и свойственный ему педантизм. Иначе говоря, в этом поступке обнажил себя могучий, жесткий характер Ботвинника. Можно было и тогда, и сейчас по-разному относиться к тому вето, которое 18-летний юноша наложил на участие в турнире всеми уважаемого мастера, но, согласитесь, решиться на такое могли либо самонадеянный нахал, либо выдающаяся личность.

Эта история имела любопытное продолжение. В полуфинале Ботвинник выступил слабо. И Яков Рохлин передал ему слова одного из организаторов чемпионата: «Если бы Ботвинник умел держать себя поскромнее, мы могли бы расширить состав финала и допустить его туда». «Скажите ему, что я ни в чьих протекциях не нуждаюсь, – ответил Ботвинник. – И если в следующий раз попаду в финал, то только если сам этого добьюсь». Он попал в следующий финал – 1931 года и стал чемпионом.

Спустя много лет Ботвинник, победив в одном из чемпионатов страны, должен был получить установленный денежный приз. «Прихожу на закрытие и вижу на столе президиума под стеклянным колпаком старинные настольные часы, – пишет он в мемуарах. –

– Что это такое?

– Первый приз.

Я никогда не гонялся за деньгами, но раз приз был объявлен, регламент надо соблюдать».

И Ботвинник заявил главному судье: «Если будете вручать – при всех откажусь». Так никто и не понял, почему часы стояли на столе. Но денежный приз спустя полгода я все же получил…» К правилам, к регламенту, к джентльменскому соглашению – к любому установлению Ботвинник относится свято. Прокурор он был бы грозный, адвокат – выдающийся. (По собственному наблюдению знаю – нет верней человека, когда нужно вступиться за правду, помочь в беде…)

Да, характер у Ботвинника не из легких. Он и сам говорил об этом: «Вообще я отличаюсь, как это давно известно, очень замкнутым характером…» Но только с таким сильным, непримиримым характером и можно было, преодолев сначала сопротивление старшего поколения советских мастеров, добиться вскоре полного признания у корифеев Запада, а потом, став владыкой шахматного мира, на протяжении многих лет усмирять очередных претендентов на престол.

Самые сильные иногда восставали. На Олимпиаде 1952 года наша команда решила выступать без Ботвинника: спортивная форма чемпиона мира показалась тогда некоторым гроссмейстерам недостаточно хорошей. Зная характер Ботвинника, вы не будете удивлены, услышав, что в том же году, после Олимпиады, он вновь завладел титулом чемпиона СССР, причем против олимпийцев набрал четыре очка из пяти! И еще десять лет после этого – с двумя годичными перерывами – оставался чемпионом мира.