ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao

Не найдя способа слиться с этим обществом, Сайхун решил найти для себя отдушину в более знакомой для него сфере: он начал заниматься тяжелой атлетикой и спаррингом в гимнастическом зале на Кэмэл-стрит. Само здание гимнастического зала, расположенное на северной стороне улицы, находилось как раз на границе между кварталом «Маленькая Италия» и Чайна-тауном. В те времена считалось вполне понятным, что две этнические группировки не жалуют чужаков на своей территории. Но Сайхун был китайцем с Севера. Черты его лица отличались от внешности выходцев из Кантона, которых в Нью-Йорке было большинство. Так что невозможность сразу определить его расовую принадлежность оказалась изрядным преимуществом.

Гимнастический зал располагался на верхнем этаже. В жаркие знойные летние дни окна в зале открывали настежь, и тогда весь зал заполнялся звуками уличного движения, гудками автомобильных клаксонов и шумом толпы. Под высоким, куполообразным потолком зала были установлены два небольших боксерских ринга. Многие канаты и стоны их были плотно обмотаны черной изоляционной лентой. Эти многочисленные следы починок были вполне обычным явлением ыа свисавших с потолка боксерских грушах. Куски вездесущей ленты использовались здесь даже для того, чтобы наклеивать на стены плакаты любимых боксеров. Лица и кулаки Джо Луиса, Джека Демпси, Роки Грациано и других знаменитостей, словно иконы с изображениями святых, благосююнно взирали на потных, молчаливых боксеров в зале.

Сайхун приходил сюда уже неделю; каждый раз он увлеченно наносил тычки кожаным грушам, весьма отличавшимся от приспособлений, которыми он пользовался в Китае. Никто не тренировал его. Сайхун просто имитировал некоторые движения, подсмотренные у других занимающихся. Однажды к нему подошел внушительный гигант-тяжеловес с лицом, напоминавшим бесформенную лепешку из теста.

– Ты что это тут делаешь? – спортивные трусы здоровяка украшало вышитое имя «Барри».

– Так, дурака валяю, – ответил Сайхун.

– Ну да, оно и видно. – Барри презрительно посмотрел на него сверху вниз. Он значительно превосходил Сайхуна по весу – по крайней мере, на двадцать пять фунтов, – да и в росте был дюймов на шесть повыше. Сайхун почувствовал раздражение.

– А тебе чего? – грубо спросил он.

– Не нравишься ты мне.

– Ну и что? Нас двое, так что мы, естественно, отличаемся друг от друга.

– Слушай, почему бы тебе не перестать трепаться и не пойти на ринг, подраться с настоящим мужиком?

Сайхун без колебаний согласился. Кто-то надел ему на руки большие шестнадцатиунцевые боксерские перчатки и шлем. Барри проделал то же самое. Противники забрались на ринг, а остальные занимающиеся сгрудились вокруг.

Барри яростно бросился в атаку. Ему несколько раз подряд удалось попасть Сайхуну но лицу. Сайхун растерялся: он не знал, что ему делать. С этими огромными перчатками на руках он не мог использовать ни одних из известных ему технических приемов, да и навыков движения ногами в этом новом виде единоборства он не имел.

В отчаянии он пытался любой ценой отбивать направленные в него удары.

– Господи, какой же ты неуклюжий! – рыкнул Барри и тут же провел успешную серию ударов в корпус, завершив ее эффектным и мощным апперкотом. Сайхун попятился назад, и Барри тут же прижал его к канатам.

Сайхун попытался было дать сдачи, но эти странные подушки на руках, судя по всему, ничем не могли навредить сопернику. Барри только посмеялся – а потом сильным хуком отправил Сайхуна на пол.

– Слушай, ты! Я не знаю, узкоглазый, кто ты такой, – бросил ему Барри, горой возвышаясь над оглушенным Сайхуном, – но в любом случае катись из этого зала ко всем чертям. Ты ни на что не годный мешок с дерьмом!

Сайхун глядел на Барри: распухшее лицо, изуродованный квадратный нос жиденький пучок темных волос и сузившиеся голубенькие глазки. Он чувствовал, как в нем растет волна первобытной ярости, но ничего не мог поделать с этим монстром. Оставалось только беспомощно наблюдать, как его мучитель спускается из-под канатов вниз.

Зрители тут же вернулись к своим тренировочным занятиям, словно ничего и не произошло. Никто даже не помог Сайхуну подняться. Наконец ему удалось сесть. Сквозь заливавший глаза пот он разглядел группку седых мужчин. Весь день напролет эти старики, словно аксакалы в отставке, сидели в гимнастическом зале. Они действительно были старейшинами бокса, но уже прекратили выходить на ринг. Эти ломаные-переломанные, покрытые шрамами мастера кулачного боя жили миром бокса. Они приходили сюда, в зал, чтобы разделить дружеские чувства и давнюю страсть. Компания стариков с перебитыми переносицами и рваными, словно капустные листы, ушами выглядела гротескно. У них не осталось никаких притязаний и устремлений, ибо каждый из этого братства уже достиг заслуженного положения. Эти ветераны от пятидесяти до шестидесяти лет никогда не отказывались выйти на ринг, чтобы поразмяться с каким-нибудь молодым нахалом, годившимся им во внуки. Может, именно из-за этой разницы в годах и опыте они часто весьма жестоко обходились с молодняком, пользуясь преимуществом в виде более развитых инстинктов и огромных кулачищ.

На следующий день Сайхун отправился к ветеранам, намереваясь обучиться у них боксу. Когда дело дошло до ринга, старые боксеры проявляли мудрую осторожность. Они не обращали внимания на то, какие именно слова вылетают изо рта ученика, – им было важно, как он двигается по рингу, насколько крепкое у него тело и насколько начинающий умен в искусстве атаковать и защищаться. Старых боксеров Сайхун щедро подкупил обильной пищей и спиртным.

Новое обучение понравилось Сайхуну. Теперь он мог полностью погрузиться в тренировки: отработка движений ногами, росговая груша, боксерская груша, развитие общей координации с помощью медицинских мячей, спарринги, повторение движений соперника, растяжка… Из этих на первый взгляд простых элементов перед ним возник целый мир. Ведь бокс зарождался у самых истоков жизни человека, независимо от того, чем человек занимался: дрался, прицеливался, смотрел или охотился.

В боксе не было никакой предубежденности в отношении физического насилия: значение имело лишь умение передвигаться, атаковать, отвечать на действия противника. Тот факт, что в поединке может быть лишь один победитель, нисколько не преуменьшал заслуг проигравшего. Боль здесь воспринималась иначе, чем у обыкновенных людей, – для боксера боль была приемлемой и естественной частью жизни. Он был вполне способен продолжать поедшюк даже в состоянии сильнейшей, агонизирующей боли; случалось, ню боксеры уже почти в бессознательном состоянии продолжали держаться на ногах и наносить противнику удары. Боксер вызывал физическое насилие на себя, то же самое проделывал и противник. И все. Больше никакого дополнительного смысла. Больше никаких метафор и всяких там интеллектуальных рассуждений. Только простое взаимодействие мозга и тела – больше ничего.